Книга Великие неудачники. Все напасти и промахи кумиров - Александр Век
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он умер от обширного инфаркта в 1990 году и вскоре стал самым издаваемым писателем в бывшем СССР. В бывшем Ленинграде установили в его честь мемориальную доску. Фуршет по случаю установки доски оформили в стиле семидесятых годов: в комнате стоял стол, на столе – пишущая машинка, рядом – стакан водки и соленый огурец на блюдце. Присутствующие в качестве тоста произносили:
«Довлатов Сергей Донатович, 1941 года рождения, оформлен литсотрудником газеты „За кадры верфям“ с 5 октября 1965 года с окладом 88 рублей… Уволен 16 апреля 1969 года по собственному желанию».
В конце своей краткой автобиографии Довлатов написал: «Очевидно, мне суждено было побывать в аду».
Пунктирное описание этого реального и для нас «заветного» местопребывания – во всех его книгах.
• Александр Аркадьевич Галич (настоящая фамилия Гинзбург; 19 октября 1918, Екатеринослав – 15 декабря 1977, Париж) – русский советский поэт, сценарист, драматург, автор и исполнитель собственных песен. Член НТС. Галич – литературный псевдоним, составленный из букв собственных фамилии, имени и отчества.
• Самая большая неудача – конфликт с властями, преследования, высылка за рубеж и смерть в эмиграции.
Его травили за песни, как волка. Многократно судили на секретариате Союза писателей. А потом просто вышвырнули из своих сплоченных рядов. Заклятый друг Галича, драматург Арбузов, огласил постыдное судилище взвизгом: «Ты присвоил себе чужую биографию!» И все потому, что Галич пел от лица узников, ссыльных, доходяг, работяг. С таким же успехом подобное обвинение можно было бросить и Высоцкому, певшему от лица разных бедолаг. Выходит, и Николай Некрасов украл биографию русского мужика-страстотерпца. Ему бы об Английском клубе стишата кропать, где он так удачно понтировал, а он все с надрывом о пахарях, бурлаках, нищих…
Песни Галича ввели в заблуждение даже зарубежных издателей. Они приписали барду чужую биографию. Черным по белому написано: «Провел в тюрьмах и сталинских лагерях до 20 лет. После смерти Сталина был реабилитирован».
Александру Аркадьевичу, по свидетельству его приятелей, всегда сопутствовала некая таинственность. Он категорически не любил говорить о делах и обстоятельствах своей жизни. Об ином человеке за рюмкой водки в первый же день такое узнаешь – на целую жизнь хватит. О Галиче же и друзья ничего толком не ведали.
Где он учился и учился ли он вообще?.. Служил ли или был свободным художником?.. За ним не угадывалось детства, школы. Отец у него не то заместитель министра, не то завскладом. Мать у него то ли поет в консерватории, то ли служит там администратором. Галич сам будто с Луны свалился. Инопланетянин, да и только!
Александр Аркадьевич всегда помнил, в какой стране он живет. Всегда настороже. Ничем не возбуждать у сограждан зависти. Уничтожат! Именно поэтому он никогда не позволял обстоятельствам над собой брать верх. У него было спокойное, какое-то даже застенчивое мужество. Когда, например, сталинский антисемитизм стал доминирующим цветом времени, он написал свою лучшую пьесу «Матросская тишина», гневную отповедь юдофобам.
– Вы что же, Александр Аркадьевич, хотите, – вскричал высокопоставленный генерал от культуры, – чтобы в центре Москвы, в молодом столичном театре, шел спектакль, рассказывающий, как евреи выиграли Отечественную войну?
Да, на сцене такую пьесу представить было невозможно. И тогда Галич принялся читать пьесу среди друзей, по домам. Именно тогда стал сочинять остросатирические, горькие до перехвата горла песни.
Писатель Юрий Нагибин приводит, казалось бы, бытовой пример мужества Александра Аркадьевича.
Но как он характерен!
Как-то они с приятелями решили устроить застолье у только что вскрывшейся ото льда подмосковной речушки. Галич вдруг разделся до трусов.
– Ты с ума сошел! Вода ледяная! – все закричали.
– Ох, робята, робята… Какого удовольствия себя лишаете! – усмехнулся Галич и нырнул в реку.
Он прошел под водой метров пять-шесть, стал отмахивать саженками. Переплыл на другой берег, постоял среди голых веток ивы, снова нырнул.
Он плавал еще минут десять, не отзываясь на благоразумные призывы: «Выходи!.. Довольно форсить!.. Что за ребячество?..»
– Он что, морж? – спросил кто-то жену Галича.
– Какой там морж! Он в ванну, если меньше сорока, не полезет.
Да, не полезет. Однако здесь ему был брошен вызов. Самой природой. И он единственный, кто его принял.
Он принял вызов времени – говорить талантливо и хлестко о том, о чем большинство людей шепотком переговаривалось на кухнях. И это вопреки всему. Запрещались его пьесы. Киносценарии летели в мусорные корзины мосфильмовского начальства. Отменялись концерты…
В результате – инфаркт. Потом кризы зачастили просто с пулеметной скоростью. И только близкие знали, что сердечные приступы, надолго укладывающие барда в постель, случались от резкого повышения дозы морфия. А к наркотику он пристрастился во время первого, настоящего инфаркта, сопровождавшегося ужасными болями, которые невозможно было снять иначе.
Однажды в Ленинграде он сделал себе укол и занес инфекцию. Страшнейшее заражение крови. В больнице врачи настаивали на ампутации руки, иначе за его жизнь не ручались.
Александр Аркадьевич категорически отказался. На всю страну звучала его гитара, лилась главная песня. Черное лицо Галича в больничной палате исказилось ужасной улыбкой:
– Вы когда-нибудь видели безрукого гитариста?
Случилось непонятное врачам и противное природе – человеческое упрямство победило.
«Какой же он сильный и смелый человек, – может вскричать гипотетический читатель, – если не смог победить пристрастия к наркотикам?»
Не стоит тут торопиться с выводами…
У власти была одна цель: заткнуть ему рот. А он пел и пел вопреки всему. Ему не давали площадок, не пускали на радио и телевидение, в печать, а он умудрялся быть услышанным всей страной.
Галич писал в своих воспоминаниях: «В наши времена на конюшне уже не секут, неудобно. Однако строптивость должна быть наказана. Посекут не на конюшне, а на собрании. Ошельмуют в печати. Отменят уже объявленные концерты. Лишат права участия в заграничных гастролях.
Графу Шереметьеву с его крепостным театром такое в самом горячечном сне не могло бы привидится. Сотни тысяч крепостных советских музыкантов, певцов, актеров. Даже прославленные труппы Большого и Мариинского театров, даже такие великие исполнители, как Ойстрах, Гилельс, Рихтер, Ростропович, Коган – все они, по существу, отбывают самую доподлинную крепостную повинность».
