Книга Парфетки и мовешки - Татьяна Лассунская-Наркович

Тем не менее никто не падал духом, как бы оправдывая пословицу, что на миру и смерть красна, а тут наказание ожидало всех без исключения, и всем хотелось скорее узнать, в чем же именно оно будет заключаться. Тут же посыпались предположения, догадки — словно все язычки, обрадованные обильной пищей для разговоров, разом развязались.

— Идет! Идет! Тише, тише!.. — прокатилось по залу от ближайших к дверям рядов воспитанниц, и в зале вдруг воцарилась мертвая тишина.

Лицо инспектрисы было покрыто багровыми пятнами, выражение глаз не предвещало ничего доброго.

— Я не могу найти подходящего названия вашему сегодняшнему поступку, так он отвратителен, — гневно начала немка. — Как я вам уже сказала, вы все будете сурово наказаны, но так как не все из вас виноваты в равной степени, то и наибольшее наказание ожидает тех, кто встал во главе вашего умышленного, позорного для института проступка. Я требую, чтобы вы выдали зачинщиц! — и она обвела ряды воспитанниц грозным взглядом.

Шепот негодования пронесся в ответ на это требование.

— Ну? — вызывающе протянула фрейлейн Фогель.

Из класса выпускных уже слышался громкий ропот.

— Я повторяю в последний раз: или вы назовете виновных — укажете, кто первая бросила котлету, или весь институт понесет примерное наказание, — угрожающе закончила немка, в упор глядя на выпускных.

Вдруг она заметила какой-то листок в руке Антаровой.

Синявка жадными глазами впилась в эту бумажку; от нее не ускользнула улыбка, пробежавшая по губам Липочки, заметила она и Катю Вильк, заглянувшую в листок и неожиданно прыснувшую со смеху.

Это было уже чересчур.

— Что это?… Вы еще смеете смеяться? — вне себя подскочила она к девушкам и, прежде чем Антарова успела опомниться, схватила ее за руку.

Липочка громко вскрикнула и крепче зажала злополучную бумажку.

— Что у вас в руке? — гремела Фогель.

Липочка молча смотрела в лицо синявки, и только губы ее дрожали от волнения.

— Я требую, чтобы вы показали, что у вас в руках.

— Вы требуете, я подчиняюсь, — с легкой иронией ответила девушка, — не мы хотели вам показывать, вы сами хотели это видеть, — и Липочка протянула немке листок.

И только фрейлейн Фогель поднесла его к глазам, как стон бешенства вырвался из ее груди.

Перед ней была карикатура, сделанная в несколько штрихов злой, но талантливой рукой. С первого же взгляда всякий узнал бы в распростершейся на полу комичной фигуре всем ненавистного «людоеда» с огромной котлетой, торчавшей изо рта, и с целым дождем сыпавшихся на него темных битков.

— Кто, кто посмел это сделать? — задыхалась Фогель, потрясая в воздухе белым листком, в который тщетно силились заглянуть любопытные из других классов.

Ей никто не ответил.

— Ах так? Хорошо же, пусть в таком случае отвечает та, которая поймана с этой гадостью.

Громкое «А-ах!» прокатилось из конца в конец зала. Все были ошеломлены — Липочку Антарову накажут!.. Липочку, предмет всеобщего обожания, Липочку, которая, кстати, не умела нарисовать ни одной прямой линии…

Все глаза устремились на Антарову. Она стояла, бледная, как мрамор, и прекрасная, как античная статуя, с высоко поднятой гордой головкой.

В рядах выпускных произошло движение. Вот неожиданно разомкнулись пары, и перед фрейлейн Фогель очутилась Соня Бокова, отличница из выпускных, гордость всего института.

— Фрейлейн Фогель, вы желаете знать, кто нарисовал эту карикатуру? Так это я, — спокойно произнесла Бокова.

Фогель с ненавистью взглянула в спокойное лицо девушки, которое буквально довело ее до бешенства, она быстро скомкала бумажку и швырнула ее в лицо Боковой. Та увернулась, и, ударившись в ее плечо, комок упал к ногам Сони.

— Поднимите! — не своим голосом взвизгнула немка.

Но Бокова не двинулась с места.

— Поднять! — топнула ногой обезумевшая синявка.

Но Соня стояла со скрещенными на груди руками, и ее холодные глаза спокойно смотрели на Фогель.

Кто-то испуганно нагнулся, поспешно подобрал злополучный листок и протянул его инспектрисе. Та злобно порвала его на мелкие кусочки, в сердцах бросила их на пол и, круто повернувшись, быстро вышла из зала.

Долго еще стояли воспитанницы в Большом зале, который много чего повидал за свое долгое существование…

Только звонок, призывавший к началу уроков, положил конец общему напряжению.

Глава XIV

Мы больше никогда не будем…

Едва девочки возвратились в классы, как каждая классная дама прочла своим ученицам строгую нотацию.

Тут в значительной степени проявились характеры синявок. Одни старались воздействовать строгостью, другие пытались повлиять на сознание девочек и их благоразумие, третьи избрали оружием крики и запугивание, и, наконец, приторно-сентиментальные немки обрушили на воспитанниц тяжелые вздохи, «ахи» и «охи», не преминув попутно пустить слезу жалости по адресу своего злополучного соотечественника.

Малеева просто высказала девочкам свое порицание, показала им всю неприглядность их гадкого поступка, и ее простые слова проникли в сердца девочек. Все как одна почувствовали раскаяние и со стыдом вспоминали обо всем случившемся в столовой.

Сами собой умолкли насмешки над «Людоедом», возникла неловкость в отношении этого человека, и хотелось как-то загладить свою вину перед ним.

Старшие классы долго совещались и наконец решили всем институтом извиниться перед немцем. Но каково же было всеобщее удивление, когда классюхи сообщили им неожиданную новость: Карл Францевич, возмущенный «варварством» воспитанниц, навсегда покинул институт.

— Скатертью дорожка! — восклицали некоторые, в то время как более чувствительные девочки мучили себя упреками за то, что по их вине толстый немец, так долго благоденствовавший на тепленьком месте эконома, вынужден был расстаться с институтом.

— Авось нам теперь русского назначат! — мечтали одни.

— Ах, дал бы Бог! Может, тогда блины и расстегаи чаще будут давать, — подхватывали другие.

— И квас будет настоящий, а не бурда немецкая.

— Душки, как-никак, а на первых порах нас, наверное, будут хорошо кормить, недаром говорится, что новая метла чисто метет, — говорили более прозорливые.

Никто не высказывал сожаления по поводу ухода эконома, но все хорошо понимали, что это обстоятельство нисколько не меняет дела, и обещанное фрейлейн Фогель наказание еще ожидает их впереди. И мысль об этом наказании отравляла сладкие мечты о будущих кулебяках и расстегаях и заставляла задуматься самые беспечные головки.

— Медам, знаете что? Попросим прощения у maman, она добрая и простит; ну посердится, покричит на нас, а все равно сразу легче станет, — предложила Соня Бокова.