Книга Я подарю тебе солнце - Дженди Нельсон

– Брайен.

– Брайен, извини меня.

– Ноа, ты принял извинения?

Я киваю. Бога и его сына сместили с должности.

– А теперь валите отсюда, – говорит им Брайен. – В следующий раз я не буду нарочно бросать мимо ваших неандертальских черепушек.

И под вторым дождем метеоритов они убегают, закрывая головы руками – они убегают от нас.

– Ты питчер? – спрашиваю я Брайена, поднимая альбом.

Он кивает. Я замечаю полуулыбку, прорывающуюся сквозь стену его лица. Брайен спрыгивает с камня и начинает собирать свои метеориты и складывать их обратно в рюкзак. Я хватаю магнитные грабли, которые лежали на земле, словно меч. Этот парень куда больше волшебник, чем хоть кто-либо еще, даже Пикассо, Поллок или мама. Мы скачем через ручек, а потом несемся по лесу в противоположном направлении от дома. Он бежит так же быстро, как я, мы оба можем обогнать реактивные самолеты и кометы.

– Ты же понимаешь, что нам крышка? – кричу я, воображая грядущую месть.

– И не рассчитывай на это, – горланит Брайен в ответ.

Да, думаю я, мы неуязвимы.

Мы несемся со скоростью света, а потом отрываемся от земли и поднимаемся в воздух, словно пытаясь догнать звезды.

Я бросаю рисунок, закрываю глаза, откидываюсь на спинку рабочего стула. В уме я могу нарисовать Брайена с молнией.

– Ты что? – доносится до меня. – Медитацией занялся? Свами Свитвайн. А что, звучит!

Я не открываю глаза.

– Джуд, уходи.

– Где ты ошивался всю неделю?

– Нигде.

– И что делал?

– Ничего.

Каждое утро с того дня, когда Брайен забросал метеоритами Фрая и Йети, уже пять утр, если быть точным, я ждал на крыше, доведенный до полного безумия, вытянув шею примерно на метр, когда откроется его гараж и мы снова рванем в лес и станем воображаемыми – иначе я это описать не могу.

(ПОРТРЕТ, АВТОПОРТРЕТ: Два мальчика подпрыгивают и не приземляются.)

– Что, Брайен хороший?

Я открываю глаза. Она уже знает, как его зовут. И он больше не «такой звезданутый»? Джуд стоит, прислонившись к дверному косяку, на ней зеленые, как лайм, пижамные штаны и футболка цвета фуксии, она похожа на яркий леденец, которыми торгуют возле дороги. Если сощуриться, многие девчонки похожи на такие леденцы.

Джуд подносит к лицу руку и рассматривает свои блестящие фиолетовые ногти.

– О нем все говорят так, словно он бог бейсбола, как будто он будет в высшей лиге играть. Кузен Фрая, который на лето приехал, и его младший брат учатся с ним в одной школе. Его зовут как-то типа Топор, что ли.

Я взрываюсь хохотом. Брайена прозвали Топором! Перевернув страницу, я начинаю рисовать.

Это поэтому не последовало возмездия? Поэтому на днях Фрай, проходя мимо меня, когда я разговаривал с Шельмецом, конем, даже раньше, чем я успел подумать, что надо рвать когти в Орегон, просто бросил мне «Чувак». И все.

– Так что? – повторяет сестра. Волосы у нее сегодня особенно кровожадные, вьются змеями по всей комнате, обвивая мебель, взбираясь по ножкам стульев, заползая на стены. Я следующий.

– Что?

– Хороший? Пузырь, Брайен, твой новый лучший друг, хороший?

– Нормальный, – отвечаю я, пропустив Пузыря мимо ушей, пусть его, – как все.

– Но все тебе не нравятся, – уже слышится зависть. – Какое он тогда животное? – Сестра так туго намотала на палец прядь волос, что кончик краснеет, надувается, как воздушный шар, и вот-вот лопнет.

– Хомяк, – говорю я.

Она смеется:

– О да. Топор – хомяк.

Нельзя подпускать ее к Брайену. Ставни уже можно забыть, я бы воздвиг вокруг нас с ним китайскую стену, если бы только мог.

– А кто такой М? – спрашиваю я, припомнив ту дебильную игру в предсказания.

– Никто.

Ладно. Я снова принимаюсь рисовать Топора…

И тут слышу:

– А как бы ты предпочел умереть? Выпить бензина и бросить в рот горящую спичку или чтобы похоронили заживо?

– Взорваться, – говорю я, пытаясь скрыть улыбку – она столько месяцев меня игнорировала и теперь подлизывается, – ясное дело, блин.

– Да-да. Это пока только разминка. Давно не играли. А…

В окно стучат.

– Это он? За окном? – Мне не нравится, какой радостью звучит ее голос.

Но правда это он? Ночью? Я как бы невзначай сообщил Брайену, какая комната моя – она выходит на улицу и к ней легко подлезть, – раз примерно десять, потому что, ну, у меня есть на то свои причины. Я поднимаюсь из-за стола, подхожу к окну, сдвигаю жалюзи. Он. Настоящий, все дела. Иногда я допускаю, что я вообще все это выдумал, и если бы кто-то посмотрел сверху, увидел бы, как я сам с собой разговариваю и смеюсь посреди леса.

Брайен обрамлен светом из окна, и возникает такое ощущение, что он сунул палец в розетку. На этот раз он без шляпы, волосы торчат во все стороны, как от электричества. И глаза искрятся. Я открываю окно.

– Я определенно должна с ним познакомиться, – раздается за спиной голос Джуд.

А я не хочу этого. Не хочу. Я хочу, чтобы она провалилась в дыру.

Я наклоняюсь, высовывая голову и плечи, как можно дальше ложась на карниз, чтобы Джуд не смотрела наружу, а Брайен – вовнутрь. Холодный воздух словно пером водит по моему лицу.

– Привет, – говорю я, как будто он каждую ночь стучит мне в окно и как будто у меня внутри не строчит пулемет.

– Вылезай, – говорит он. – Обязательно. Наконец-то ясно. И луны нет. Там просто шикарный межгалактический фестиваль.

Нет, если бы мне сказали, что есть возможность или попасть к да Винчи в студию, пока он пишет Мону Лизу, или с Брайеном ночью на крышу – я бы выбрал крышу. На днях он говорил, что нам надо пойти в кино на фильм про инопланетян, и я от одной этой мысли чуть сознание не потерял. Я охотнее посижу два часа рядом с Брайеном в темноте, чем пойду на праздник настенной живописи с Джексоном Поллоком. Когда мы с ним днем гуляем по лесу, единственная загвоздка в том, что там очень много пространства. Лучше бы оказаться вместе в багажнике машины. Или в наперстке.

Как я ни пытаюсь занять все окно, Джуд отталкивает меня и высовывает сначала голову, а потом и плечи, располагаясь рядом со мной, и мы превращаемся в двухголовую гидру. Когда Брайен ее видит, его лицо освещается, а у меня начинается морская болезнь.

(ПОРТРЕТ: Джуд – растягивание и четвертование.)

– Привет, Брайен Коннели, – заигрывает она, и у меня температура тела падает на несколько градусов. И когда она научилась так разговаривать?