Книга Глина - Дэвид Алмонд

Потянул меня, чтобы я склонился с ним рядом. Взял мою руку, положил на тело полувылепленного истукана.

— Вот наше создание, Дейви, — говорит. — Сегодня мы сотворим его, вдохнем в него жизнь и отпустим его в мир.

Наклонился и заговорил у истукана над головой:

— Это Дейви. Он будет твоим повелителем, как и я.

Ухмыльнулся мне:

— Давай, Дейви. Тащи еще глины.

Мы накопали у пруда еще глины. Встали на колени и придали липкому, вязкому кому очертания человека. Увлеклись, иногда я даже забывал, кто я и где нахожусь, забывал, какой дурью все это предстало бы любому жителю Феллинга, забреди он случайно к каменоломне. Лепим и все говорим друг другу: «Сделаем его красивым». Добавляем и добавляем еще глины. «Сделаем его сильным», — приговариваем. Водим мокрыми пальцами по поверхности: «Сделаем его кожу гладкой, как живая». То и дело отрываемся от работы. Исправляем огрехи, добавляем детали, улыбаемся и вздыхаем, видя, как прекрасна наша работа. Прежде чем загладить ему грудь, Стивен засунул туда засохший плод шиповника вместо сердца. Мы заделали грудь и пальцами прочертили ребра. В голову сунули каштан — вместо мозга. Вылепили лицо. Вместо глаз — семечки платана, вместо ушей — крылатки от вяза, вместо ноздрей — сухие ягоды боярышника; волосы из сучков и сухих травяных стеблей.

— Засадим его, как сад, — говорит Стивен. — Наполним его источниками жизни. А это… — он приподнял медальон, — даст ему душу.

Стивен медлил. Сидим смотрим на истукана, тот чуть поблескивает в свете свечей.

— Где живет душа? — спрашивает Стивен.

— Когда я был маленьким, думал, что в сердце, — говорю.

— А некоторые считают, что в мозгу.

— Может, везде.

— Может, оно и неважно. Засунем куда-нибудь, а она сама распространится повсюду.

Я вдавил пальцы истукану в живот, образовалось углубление.

— Давай сюда, — говорю. — Поближе к его сердцевине.

Стивен засунул глубоко-глубоко и заровнял истукана обратно.

Мы встали на колени и смотрим, ошеломленные тем, что сотворили. Истукан такой красивый, гладкий, сильный. Я чувствовал, как твердеет, подсыхая, глина на руках.

— И что теперь? — спрашиваю.

— Будем смотреть. И молиться. — Провел рукой у меня перед глазами. — И будем верить, Дейви. Верить в нашу способность сотворить человека. — Снова провел рукой перед глазами. — Ты сегодня увидишь поразительные вещи.

И поднялась луна, перелезла через кромку каменоломни, пропихнула свой луч в пещеру, осветила нас и все еще неживого истукана на полу.

— Шевельнись, мое творение, — говорит Стивен.

И я повторяю с ним в лад:

— Шевельнись, мое творение. Шевельнись, оживи.

33

Время идет, а мы все молимся, все просим и — ничего. Луна лезет все выше и вот зависла вмертвую, и отражение ее ярко светится в самом центре мертвой поверхности глинистого пруда. По поверхности проскальзывают летучие мыши, совы, мелкие блеклые мотыльки. А истукан лежит неподвижно, и блеск на нем истаивает, ибо он сохнет, а я часто прикасаюсь к нему и прекрасно знаю, каким он станет изумительным созданием, если оживет, и все молюсь, чтобы он ожил. А время идет, и шепот наш меняется, истаивает, превращается в какое-то странное пение, которое исходит из нас, но нам не принадлежит, а принадлежит ночи, воздуху, лунному свету, и слова в этом пении уже не слова, а звуки, которые мы вытягиваем откуда-то из самых глубин себя — будто зовы зверей, замысловатая трель ночной птицы. И сами мы уже себе не принадлежим, будто сделались тоньше, обезумели, почти утратили связь со своим телом, связь со своим именем. Я часто поглядываю на Стивена поверх истукана, и мне все кажется, что Стивен сейчас исчезнет, обратится в тень или в бесплотного духа. А он мерцает, покачивается и действительно то появляется, то исчезает; словом, мы нет-нет да и посматриваем друг на друга, будто чтобы удержать друг друга здесь, в каменоломне, здесь, в этом мире. А на земле между нами не происходит ничего, истукан все лежит мертвым грузом.

— В Беннете, — говорит Стивен, и голос у него слабый, зыбкий, далекий, — у нас была своя компания, маленькая тайная компания. Мы встречались по ночам, как вот с тобой сейчас. Однажды ночью один парень, Джозеф Уилсон, исчез. Был с нами в шкафу, в темноте, а потом раз — и нет.

Я еле смог выдавить:

— Исчез?

— На полночи и на полдня. Мы уж думали, насовсем. Решили, что и тело его, и душу унесли в свой мир духи. Священники утром сочли, что он ночью сбежал, пока все крепко спали. Но на следующий день он объявился — бредет через березовую рощицу на территории колледжа. Одежда разодрана, глаза выпучены. Ничего не помнит. Много дней очухивался, но и потом не смог объяснить, что с ним произошло, куда его унесло.

— За это тебя и выгнали?

— Нет, тогда как раз выгнали его, сказали, он оказывал на нас дурное влияние. Потом еще один парень, Дэнни Киган. Он вытащил из ночи одну штуковину.

Я только глаза вытаращил, молчу.

— Такую маленькую рогатую культяпку. Мы опять ночью собрались, молились и фокусничали, и тут Дэнни видит — эта штука бегает у него под ногами. Попробовали поймать, но она увернулась, потом видим в коридоре: машет крыльями, пытается улететь. Дэнни говорит, что молился: «Господи, подай мне знак».

— Вы таким в Беннете и занимались?

— Сейчас кажется, это было ужасно давно. Мы были совсем мелкие, нас забрали из дома. Да, мы чем только не занимались, пока нас не застукали.

— А как?

— Заслали к нам гадюку. Логана. Гладкий такой, сладенький. Постарше нас был, почти уже готовый священник. Теперь работает в каком-то приходе в Джарроу. Обвел нас вокруг пальца. Сказал, что выдаст нам всякие тайны — тайны, которые от нас скрывают, пока мы не подрастем. Тайны жизни и смерти, и нового пришествия Христа, и что знали святые, и что папа скрывает от всего мира. Мы разрешили ему прийти к нам ночью и делали при нем всякое: левитация, столоверчение, трансы, гипноз, — и рассказали ему про Джозефа и Дэнни и еще про одного парня, Пламмера, который умел на полчаса задерживать дыхание и разговаривал с призраками. Могли бы и догадаться. Он оказался шпионом. Все донес святым отцам. Они решили, что это я склоняю остальных на стезю греха. И меня отправили домой.

Подался вперед, пальцы скользят по дивному телу.

— Они сказали, что я сосуд зла, Дейви. И пособник дьявола.

Глаза блестят в свете свечей.

— А по-твоему, я — сосуд зла?

Я качаю головой. Молюсь. Прикасаюсь к истукану. Смотрю на луну. Он как лежал, так и лежит.

— Оживи, — шепчу. — Шевельнись, оживи.

И голоса наши взмыли вновь, и вновь полилась эта странная бессловесная песнь, а тело между нами лежит мертвым грузом.