Книга Самая-самая, всеми любимая (и на работе тоже все о'кей) - Мартина Хааг

К тому же я не совсем понимаю, как какая-то там фрикаделька может мне помочь научиться бегать по стенам. По-моему, мне следовало бы сначала осилить один шаг по вертикали, потом второй и так далее. Это идиотское кувыркание абсолютно ничего не дает!

Хотя, конечно, может, я чему-то и учусь, сама того не замечая. Как Малыш-каратист[39], который все время обучения боевым искусствам только тем и занимался, что мыл машины. Маленькими круговыми движениями. Правая мочалка, левая мочалка, и так до бесконечности. Он тоже думал, что сойдет с ума. А потом в один прекрасный день, когда на него напали с палкой, или что уж там это было, он по привычке сделал пасс правой, пасс левой — и палка в щепки!

В театре я пытаюсь не подавать виду, что у меня все болит. Репетиции начинают доставлять мне удовольствие. Сегодня Луа сказал: «Молодец, Белла!», и даже вечно сердитая Лизелотта милостиво мне кивнула, услышав его слова. В отсутствие Бергмана все это не сильно отличается от работы в театре округа Норботтен. Похоже, его еще долго не будет, один актер массовки сказал, что слышал от другого актера массовки, что администрация подумывает отложить премьеру. Вот было бы здорово, тогда я бы успела спокойно разобраться со всей этой акробатикой. Сегодня ко мне подошел Бустрем и предложил показаться их штатному врачу, добавив, что мой физиотерапевт, по-видимому, не очень-то хорошо справляется со своей работой. Я поклялась ему всем святым, что через неделю окончательно приду в форму. А если Бергман задержится еще на пару недель, то мои проблемы решатся сами собой. Лишь бы он не появился. Одно дело уговорить Бустрема отложить сцены снов на несколько дней, но не могу же я сказать самому Бергману: слушай, давай немного погодим с моими сценами? Нет, это исключено. К тому времени, как он появится, я должна владеть акробатикой в совершенстве.

Наверное, все эти кувырки научат меня закручиваться в ленту. Точно. В кулубуках скрыто все, чему мне нужно научиться. Да. Конечно же так оно и есть. Малыш-каратист.

31

Мы с Рейне стоим на ступеньках Драматического театра в абсолютно одинаковых костюмах и улыбаемся друг другу. Щелк-щелк-щелк.

— Белла, повернитесь немного в эту сторону, вот так, отлично, а вы, Рейне, чуть-чуть отведите руку. Так, хорошо, — говорит женщина-фотограф.

Она делает еще несколько снимков и меняет карту памяти в фотоаппарате.

Люди, прогуливающиеся с утра пораньше, останавливаются и наблюдают за происходящим. Наверняка им страсть как хочется узнать, что за звезд тут фотографируют. Смотрите-смотрите, думаю я, ликуя в душе, пока не вспоминаю, что стою в желтых штанах-буфах, а щеки мои покрыты щетиной. Перед фотосессией у нас брала интервью журналистка из газеты «Афтонбладет». Она спросила меня, как мне нравится играть в паре с Рейне. Очень нравится, ответила я. (Вообще-то у нас всего одна общая сцена, если не считать сцен сновидений.) Потом меня попросили рассказать о Виоле и о моих предыдущих ролях. Матушка Театр, похоже, не произвела на журналистку особого впечатления, как, впрочем, и тот факт, что я играла новоселку в спектакле «Смысл союза», классике 70-х (моя самая значительная роль в театре округа Норботтен). Потом настал черед Рейне рассказывать о своей карьере — тут журналистка достала небольшой магнитофон, тщательно проверила, записывается ли звук и хорошо ли слышно: «Раз, два, три», а потом Рейне пришлось отвечать на кучу всяческих вопросов. Зажав крошечный микрофон между большим и указательным пальцами, журналистка чуть ли не в рот его Рейне засовывала, чтобы не упустить ни слова из его рассказа. Потом она двадцать пять минут расспрашивала Рейне про съемки в фильме «Ангельская обитель»[40]. Она сказала, что это ее любимый фильм. Вскоре появилась и женщина-фотограф, которая тоже оказалась поклонницей этого фильма. Правда, продолжение ей понравилось больше.

После фотосессии мы с Рейне смываем грим, а потом смотрим репетицию «Трехгрошовой оперы» на Большой сцене. Мы сидим в пустом зале в шестом ряду партера. Считается, что это самые лучшие места во всем зале, не считая королевской ложи — такого выступающего балкончика с правой стороны сцены. Вообще-то королю оттуда довольно плохо видно, зато, когда он там, его видят все, так что ему уж точно не вздремнуть, иначе зрители тут же начнут перешептываться: «Смотрите, смотрите, король спит!», да и актеры со сцены заметят, что король повесил голову, как увядший тюльпан, оскорбятся и станут поддевать спящего монарха, переиначивая реплики: «Спать иль не спать, вот в чем вопрос» и веселя публику, публика разразится смехом, король проснется, еще толком не понимая, на каком он свете, но на всякий случай тоже усмехнется и захлопает в ладоши.

— «Вот в какую шлюху она превратилась. Очень хорошо. Очень приятно».

Мэкки-Нож только что тайком женился на Полли Пичем, и папаша Пичем переживает. Как только Микки выходит на сцену, остальные актеры словно исчезают. Честно говоря, я не очень-то люблю «Трехгрошовую оперу», по-моему, довольно скучная вещь, но сейчас меня так и подмывает взбежать на сцену и поучаствовать в спектакле. Микке на сцене просто неотразим. Прямо-таки излучает свет. Когда репетиция подходит к концу, я говорю Рейне, что мне нужно подняться на сцену, чтобы освоиться.

— Конечно. Белла, — отвечает он, — я пока пойду пообщаюсь с актерами.

Я поднимаюсь на сцену. Это такое странное чувство. Зал пуст. Передо мной четыре яруса и 752 пустых кресла. Белые стены в позолоте. Ка потолке изображено небо с белыми облаками и каким-то божеством, восседающим на крылатом скакуне. Скоро я буду здесь стоять под аплодисменты и ликование публики. Я подхожу к самому краю сцены. Представляю, как раз за разом нас вызывают на поклон. Браво! Мне вручают цветы, я кланяюсь. Или лучше сделать реверанс? Нет, это как-то несовременно… Лучше поклон. Я отвешиваю поклон — сначала легкий, потом до самого пола. Спасибо, спасибо.

— Ну как ты там, Белла? — кричит Рейне из зала.

— Да вот, пробую разные варианты. Правда же, реверанс сейчас не делают?

— По-разному. Кто-то делает. Как кому удобнее. Вообще-то я хотел сказать, что ухожу. Микке и еще пара ребят из «Трехгрошовой оперы» идут выпить пивка в «Риш», но мне пора домой. Так что до послезавтра. Адье, адье, — говорит Рейне, отвешивая изысканный поклон с воображаемой шляпой с плюмажем.

32

Не успеваю я подняться по ступенькам кафе «Риш», как тут же вижу его. Он стоит в одиночестве у барной стойки. Я встаю рядом спиной к нему, делая вид, что не замечаю его. Подходит бармен, и я нарочито небрежно произношу:

— Баккарди с колой. И покрепче. — Потом оборачиваюсь и изображаю изумление: — Ой, Микке, привет, ты тоже здесь?

Он задумчиво смотрит на меня, словно не узнаёт.

— Ты что, не помнишь меня? Я Белла. (Тьфу, теперь я веду себя так, будто мне не привыкать к тому, что меня не помнят.)