Книга Берлин, май 1945 - Елена Ржевская

Люди, обладавшие более скромными, но существенными сведениями, были так измучены, ошеломлены всем пережитым, что путали даты и факты, хотя то, о чем они рассказывали, происходило всего лишь позавчера или еще на день раньше.

То тут, то там вскипали и лопались версии, одна хлестче другой. Появлялись слухи о «двойниках».

Чтобы исключить очередную версию, требовалось время.

Розыски шли в напряженнейшем темпе. Легко было сбиться, пойти по неверному следу, прийти к ложным выводам.

Осложнения, порой нелепые, мешали поискам.

3 мая на территории имперской канцелярии появилась группа генералов штаба фронта. Проходя по саду мимо бетонированного котлована, на дно которого немцы складывали убитых во время бомбардировки и обстрела рейхсканцелярии, один из генералов ткнул указательным пальцем: «Вот он!» В кителе, с усиками, убитый издали слегка смахивал на Гитлера. Его извлекли из котлована, и хотя тут же убедились: не он — все же началось расследование. Призвали опознавателей, в один голос заявивших: «Нет, не он». Все же этот мертвый мужчина с усиками, в сером кителе и заштопанных носках лежал в актовом зале рейхсканцелярии до тех пор, пока прилетевший из Москвы бывший советник нашего посольства в Берлине, видевший неоднократно живого Гитлера, подтвердил: не он.

Но этот неизвестный успел породить среди журналистов легенду о «двойниках», которая нет-нет да и мелькнет где-то и по сей день. О нем писали. Его снимали кинооператоры и охотно выдавали за Гитлера. И в недавние времена случались курьезы, когда извлеченные из фильмотеки кадры с тщеславной пометкой оператора: «Гитлер» — безмятежно включались в монтаж, и сенсации сотрясали зарубежную печать.

* * *

Тогда в первые дни мая 1945 года в Берлине, в очень сложных условиях, надо было объединить усилия разведчиков, оперативно разобраться во всем, отсечь все лишние версии и наметить путь поисков. Возглавил эту работу полковник Василий Иванович Горбушин.

* * *

Снова и снова метр за метром мы просматривали опустевшее подземелье под имперской канцелярией. Перевернутые столы, разбитые пишущие машинки, стекло и бумага под ногами. Клетушки и комнаты побольше, длинные коридоры и переходы. Повреждения в бетонных стенах и кое-где в коридорах лужи воды. Сырой, тяжелый воздух — вентиляторы, скверно работавшие при Гитлере, теперь вовсе не действовали. Дышать было трудно. Мрак… Повсюду за углами — шорохи, шевеление или тишина, грозящая разрядиться выстрелом отчаявшегося гитлеровского офицера.

Скрежет шагов по разбитому стеклу, гулкие вздохи — это бродят тут в потемках по последней резиденции германского правительства бойцы, штурмовавшие рейхсканцелярию, натыкаясь на ящики с дорогими ликерами, перекликаясь, как в лесу, подсвечивая фонариками причудливые декорации последних часов третьей империи. Иногда мы слышали щелканье затворов и несущуюся в темноте на звук наших шагов угрозу «Хенде хох!» — с российским «х» вместо немецкого «h».

Сложная, пестрая была обстановка. Наверху, на земле Берлина, уже кончилась война. Здесь шли поиски в хаосе подземелья. Люди, которым это было поручено, искали неустанно, преданно, чувствуя огромную ответственность, — четыре года войны стояли за плечами.

Надо было ориентироваться в сложной на первых порах топографии подземелья, обнаружить тайники, проверить их. Надо было найти.

Уже был найден во дворе генерал Кребс, в серо-зеленом кителе с оторванными погонами. Он тоже отравился.

А о конце Гитлера все еще не было установлено ничего достоверного.

Если признать за исходное свидетельство вице-адмирала Фосса, знавшего о смерти Гитлера от Геббельса, которому он передал власть рейхсканцлера, если согласиться с соображениями техника гаража Шнейдера относительно того, зачем понадобился бензин, то в этой цепи недоставало звена — лица, принимавшего участие в сожжении. Или видевшего, как и где оно происходило, или хотя бы слышавшего об этом подробности.

Сад имперской канцелярии — как выяснилось позже, место действия этой мистерии — был так покорежен, что отыскать безошибочно, где тут сжигали, — я уже писала об этом, — едва ли было возможно.

А слухи тем временем роились. Кто-то слышал от кого-то, что Гитлер сожжен дотла и пепел унес рейхсфюрер молодежи Аксман, участвовавший в прорыве с группой Монке; след его в те дни для нас затерялся.

Если Гитлер сгорел дотла — не являются ли тому подтверждением слова собаковода Торнова, сказанные им повару Ланге: «Фюрер умер, и от его трупа ничего не осталось»? Если это так, если останков нет или они не будут найдены, значит, мы никогда не сможем представить миру неопровержимые доказательства его конца. Исчезновение Гитлера останется тайной, которая будет служить почвой для произрастания всяческих мифов. В этом могут быть заинтересованы только его приверженцы.

Сопоставляются полученные сведения. Разыскиваются люди, которые могут уточнить обстоятельства.

А народ валит и валит сюда, бойцы и командиры, штабные офицеры и люди, прилетевшие из Москвы, и корреспонденты, от которых необходимо оградиться. Обходят апартаменты рейхсканцелярии, спускаются в подземелье, ищут комнаты Гитлера. В знак своей прикосновенности к истории уносят то одно, то другое. Всем хочется побывать тут, у всех есть на это право. Но еще не пришло время экскурсий.

Идут поиски — под землей, в саду, в наземном здании и прилегающих участках улицы.

* * *

В газете «Правда» 2 мая было сказано:

«Вчера вечером германское радио распространило сообщение так называемой «Главной ставки фюрера», в котором утверждается, что 1 мая после полудня умер Гитлер. В сообщении указывается, что еще 30 апреля Гитлер назначил своим преемником адмирала Деница… Указанные сообщения германского радио, по-видимому, представляют собой новый фашистский трюк: распространением утверждения о смерти Гитлера германские фашисты, очевидно, надеются предоставить Гитлеру возможность сойти со сцены и перейти на нелегальное положение».

* * *

…Утром 4 мая передо мной сидел тихий, домашний и совершенно цивильный человек — маленький истопник, которого никто в рейхсканцелярии не замечал.

Уже раньше он говорил о том, что, находясь в коридоре, видел, как из комнат Гитлера вынесли завернутых в серые одеяла фюрера и Еву Браун, она была в черном платье.

Он ни на чем не настаивал, он просто видел. В хоре голосов более громких, уверенных голос истины расслышан не был. Сам же истопник был так непритязателен, скромен, что его трудно было соотнести с масштабом этих событий.

Куда более подходил для этого вице-адмирал Фосс, но он не располагал точным свидетельством.

Истопник был первым немцем, от которого я услышала о свадьбе Гитлера. Тогда, в едва отпылавшем боями и пожарами Берлине, это показалось мне бредом. Я взглянула на скромного, неказистого человека, буднично перебирающего в памяти причудливые картины трех-четырехдневной давности, словно речь шла о чем-то бесконечно далеком. В самом деле, сейчас происходила не смена суток, а смена эпох.