Книга Жду. Люблю. Целую - Тереза Ревэй

Подождав, пока Аксель успокоится, он отстранил его, взяв за плечи.

— Где твоя мать? — проговорил он. — Она вернулась в Берлин, чтобы найти тебя?

— Она не должна была это делать! — выкрикнул Аксель рассерженно, отступая в сторону и вытирая слезы тыльной стороной кисти. — Я достаточно взрослый, чтобы сам о себе позаботиться. Глупо было из-за этого подвергать себя опасности.

— Как вы встретились?

— В «Адлоне». После капитуляции русские разграбили там винный погреб и подожгли здание. Отель загорелся, но одно его крыло частично уцелело. Ты же знаешь мать, что бы ни случилось, она всегда спешила в «Адлон» при первой возможности. Ну, и я… тоже оказался поблизости.

— Как она?

— Плохо. Совсем плохо, — бледнея, признался Аксель. — Мы устроились в твоей старой комнате, этажом выше. Мы не знали, куда идти, и тогда мать вспомнила о твоей студии. Нам повезло. Сегодня утром я смотрел план разделения города. Этот квартал находится в американской оккупационной зоне.

Не говоря ни слова, Макс выскочил из студии и помчался по лестнице. Аксель следовал за ним по пятам.

Слабый свет, пробивавшийся между отрезами тканей, служивших теперь шторами, освещал комнату. Мариетта лежала на кровати, свернувшись калачиком, положив руки под щеку. Макс в три прыжка пересек комнату и оказался возле нее.

— Мариетта, что с тобой? — спросил он, становясь на колени.

«Какая она бледная!» — испуганно подумал Макс, рассматривая потрескавшиеся губы и прозрачную кожу. Слышно было, как она тяжело дышит. Две пуговицы на платье отсутствовали, так что обнажилась часть груди. Макс нежно отодвинул в стороны пряди черных, тронутых сединой волос, которые скрывали ее лицо.

— Это я, Макс, слышишь меня?

Она открыла глаза и несколько секунд смотрела на него, не понимая, кто перед ней. Наконец лицо ее осветилось, как будто она пробудилась после долгого сна.

— Ты живой, — прошептала она, улыбаясь.

Она замолчала, отдавшись нахлынувшим воспоминаниям, ярким и разноцветным.

— Я и сам не знаю, живой я или нет, — взволнованно признался Макс, стараясь быть искренним.

Мариетта была старше его на год. Всегда элегантная, она казалась ему то эгоисткой до мозга костей, какими часто бывают слишком красивые женщины, то маленькой потерянной девочкой, запутавшейся в свободах, которые предоставила женскому полу Веймарская республика. Она очень любила шикарные развлечения, хотела, чтобы вся ее жизнь была похожа на нескончаемый праздник. Именно это стремление толкнуло ее в объятия убежденного нациста, у которого были и власть, и деньги. Но когда ее сын оказался в опасности, она не колеблясь покинула спокойную баварскую провинцию, чтобы отыскать его под бомбами.

Погладив брата по щеке, Мариетта спросила:

— Мой любимый зайчик, откуда ты? Что с твоим лицом?

— Из Заксенхаузена.

Глаза сестры округлились от удивления. Она приподнялась, и ее лицо при этом исказилось гримасой боли.

— Ты был в подполье?

— Да.

— Когда тебя арестовали?

— В августе прошлого года.

Она покачала головой.

— Вот почему от тебя приходило все меньше и меньше известий с тех пор, как началась война.

— Все стало слишком сложным. Мы оказались по разные стороны баррикад. Я не мог видеть, как ты позволяешь насиловать свою душу. Для этого я слишком тебя любил.

— Значит, ты меня покинул.

Как это часто случалось прежде, Мариетта была не права. Макс вспомнил, как настойчиво он пытался отвратить ее от клики Айзеншахта. Сколько времени они были в ссоре после ее замужества? Но Макс всегда первым делал шаг к перемирию с сестрой, которую любил. Она была единственным человеком одной с ним крови, с которым у него было общее одинокое детство, со всеми его наивными обидами и мечтами о будущей жизни.

— Не покинул. Ты всегда была свободна в своем выборе. Я просто позволил тебе его сделать. В каком-то смысле я даже уважал тебя за это.

Она взяла его за руку.

— Ты сердишься на меня за то, что я ошиблась? За то, что не послушалась тебя?

Позади себя он слышал шумное дыхание племянника. Он догадывался, что тот пребывал в смятении и даже осуждал своего дядю. Но как сказать ему правду о его отце, о том, что он презирает эсэсовца Курта Айзеншахта, о том, что одно лишь упоминание имени этого человека вызывает у него гнев? О том, что Курт Айзеншахт олицетворяет собой все, что есть мерзкого в этой стране.

Wessen Schuld?[11]Чья ошибка? Теперь в Берлине повсюду развешивали плакаты в черных рамках с фотографиями замученных нацистским режимом. Правда о концлагерях вызвала широкий резонанс во всем мире. Американцы установили строгие правила, ограничивающие всякие контакты своих военнослужащих с местным населением. Конечно, когда солдаты вермахта отдавали честь иностранным офицерам, те обязаны были отвечать. По примеру Генри Моргентхау, бывшего секретаря казначейства Рузвельта, некоторые ратовали за превращение Германии в большую аграрную страну, лишенную промышленности. Тех, кто жил вблизи концлагерей, заставляли посещать эти лагеря, чтобы никто впоследствии не смог бы отрицать их существование. Ранее немцы предпочитали ничего не знать, ни о чем не догадываться. Конечно, они ощущали странный запах, но к нему в конце концов привыкали, стараясь даже не думать, что так может пахнуть дым крематориев, когда там сжигали тела.

Конечно, Макс сердился на Мариетту за ее слепоту, за трусость. Он сердился на нее за то, что она забыла о незыблемых ценностях, о чести и достоинстве. Из-за таких негодяев, как ее муж, как те, кто поддерживал режим, виновный в преступлениях против человечества, из-за того, что они хотели сделать со страной, Германия перестала принадлежать к сообществу людей. И все это вызывало у него чувство, которое доселе было ему незнакомо: ненависть, разрушительную и опасную в первую очередь для своей собственной души.

Макс не был гордецом. Он умел прощать многое. Обыденный эгоизм, непостоянство в дружбе, сердечные ошибки, даже безответную любовь. Считая это обычными человеческими слабостями, он мог о них сожалеть и от них страдать, но он их принимал, так как был, прежде всего, человеком свободным и с уважением относился к другим. Тем не менее он никогда не выносил стремление к власти, все то, что вызывает зависть и желание обладать, приводит к агрессии и войне.

— Как я могу сердиться на мать Акселя? — сказал он, прежде чем приложить палец к губам сестры.

На молчаливый город опускались сумерки. В воздухе, проникающем сквозь разбитые стекла окон, ощущался запах гари и разлагающихся трупов. Тысячи мертвых тел были похоронены в спешке, прямо на месте гибели. Теперь всех убитых необходимо было эксгумировать и перезахоронить. Не хватало гробов, похоронных команд, транспортных средств. В то лето в самом сердце Берлина мертвых переносили на руках.