Книга Драная юбка - Ребекка Годфри

Когда я расплатилась за просроченные Симусом книги, было уже 18:15. Я решила позвонить Микельсонам и сообщить, что я в пути. Я была в библиотеке, разговорилась со Знаменитой Миссис Мерсер, так что простите, я немного задерживаюсь, но скоро буду. Серьезно, я собиралась так и сказать.

Только вот в комнатке с телефонами-автоматами я заметила телефонные справочники со всеми штатами Америки. Если вы, например, хотели бы найти вашу маму в Палм-Спрингс, то вполне могли бы. Вы просто подошли бы к телефонному справочнику по Палм-Спрингс, сняли бы тяжеленный фолиант с полки и кусали бы ногти, сидя на батарее.

Вы бы искали фамилию Кальо, потому что так звали Лидера. Вы вот всем говорили, что не знали, где ваша мать, но вы же всегда знали его фамилию. Вы ведь просто не хотели, чтобы какой-то незнакомец позвонил вашей матери и сообщил ей, что вы падаете в обмороки в туалетах.

Вы бы подошли к автомату и набрали бы номер за счет абонента и тихо бы надеялись, что он снимет трубку, потому что вам очень хотелось поговорить именно с Ним. Козел, спасибо тебе за культ. Спасибо за оргии. И спасибо за то, что ты удрал в Палм-Спрингс с деньгами, спертыми из кассы взаимопомощи.

Ну, или, скажем, трубку поднимет женщина, и вы будете нервно докапываться до самого нежного своего тона, чтобы не звучать угрюмой маленькой тварью, которой, как утверждают все вокруг, вы уже стали.

Сара, сказала она. Саааааааара.

У нее все еще был медовый голос; голос женщины, которую всегда любили.

Да, это я. Твоя дочь.

Молчание.

О господи, я… Погоди, миленькая.

Я услышала бульканье. Может, водопад или алкоголь в бокал наливают, а может, в теплую, бирюзовую воду бассейна нырнуло тело. Звук деликатный и нежный, совсем не такой, к какому я привыкла. Вода у нас на острове – это грубые волны, что разбиваются о скалы. Не в пример ей, вода моей матери была нежна, и, пока я ждала ее возвращения к телефону, я внимательно слушала и уговаривала себя, что она смешивает коктейль или плавает. В конце концов заговорил оператор и посоветовал перезвонить, потому что связь оборвалась.

С мамочкой все ясно.

Она, должно быть, по моему голосу поняла, что я ничего не достигла.

Погоди, миленькая.

Я сильно закусила губу и в своей идиотской, недоделанной, бесполезной голове представила водопад. Как очищение, он падал и смывал звуки ее воды, смывал ее медовый голос, такую до боли знакомую «миленькую», которой она называла меня, когда была настоящей матерью и, разленившись и обкурившись марихуаны, играла с моими волосами и заплетала их в косы, когда я была маленькой, и она была настоящей матерью, и я была добра.

Звезда скейтборда

В этот раз все было гораздо лучше, чем в саду, потому что он был настоящий, реальный, грубый и прижался ко мне очень сильно. Его губы изгнали металлический привкус Дирка Уоллеса, а его руки заставили меня забыть о бессловесном прощании матери.

Все было лучше, чем с Дином, потому что он не был замедлен и ленив, а скорее отрывист и оживлен, этот парень с царапинами на локтях и коленях, парень, который действительно хотел, чтобы я осталась в его квартире, парень, который обнимал меня, умоляя не встречаться с моей суррогатной Высокопоставленной Семьей.

Я видел тебя в центре. Ты всегда такая…

Такая сильная, пугающая, опасная, недоступная, надеялась услышать я.

Такая потерянная, сказал он, целуя меня в шею. Мне все время казалось, ты что-то ищешь.

Немного отодвинувшись он спросил: А что ты искала?

Всего лишь ощущение, ответила я, водворяя его руку туда, где она была раньше.

С ним я была счастлива, намного счастливее, чем была бы с полезными Микельсонами. В своей грязной ванной он помогал мне изменить внешность. Я кромсала волосы тупыми ножницами, пряди перьями летели на пол.

Он выбелил мне волосы, рыжины в них совсем не осталось. Пощипывающий скальп – и вот пряди стали белее кости, белые, как фарфор.

Спиды: в хлебном пакете у него был запас. Он взрезал блестящие таблетки, которые называл черными красавицами. Когда белая пудра оказывалась на моем животе, он нюхал, а потом давал мне облизать палец, чтобы попробовать остатки. А ведь это может быть лекарством, думала я, вздрагивая не от жара, а от возбуждения. Это может быть лекарством лучше, чем пропишет какой-нибудь тупоголовый доктор, размышляла я. Ведь может, это спасение – слышать, как он говорит: Ты – мой тип. Я люблю беглянок.

Я целовала его ночь напролет, думая, что, наверное, все это было предопределено. Я так легко с ним познакомилась.

Можете считать, что я сняла Николаса. Я сделала это сразу же, как только увидела его – он скатывался с тоненьких перил возле библиотеки. Полицейский велел ему прекращать портить общественное имущество, на что Николас ответил: Исчезни.

Он сказал это в полный голос, а не пробормотал под нос.

Эй, позвала я, и он пошел ко мне. Черный ежик волос, улыбка еще избалованнее, чем у Дина. Он подтянул драные джинсы, спадающие с бедер и улыбнулся так, будто поверил, что я учусь на медсестру и могу излечить все его раны.

На второй день я заметила Синий Дом.

Я сидела на подоконнике и читала библиотечные книги о жгутах и йоде.

Николас жил в районе под названием Фэрфилд, милях в пяти от центра. На свободе. В хитро запрятанном месте, о котором я никогда не слыхала и очень удивилась, обнаружив, что оно еще обшарпаннее, чем наша с отцом улица. Дома тут были просто склеены вместе. На крошечных задних двориках не росли яблони или розы, а валялся разнообразнейший мусор: просиженный диванчик, сдутый надувной бассейн, искалеченные, ржавые, намокшие от дождей мотоциклы.

Это явно был район для беспризорных, место, где я могу чувствовать себя по-свойски.

Дом, зацепивший мой взгляд, обладал грязной статью. Самый высокий на холме, выглядывал из-за какого-то мелкого домика. Он был какой-то почти очеловеченный этим соседством, похожий на старшего брата-сорванца, который прикрывает младшенького.

Гниющая древесина была выкрашена в синий, но не в небесный, а в темный, цвет мокрых джинсов и формы американских полицейских. Разбитые окна покрыты прозрачной пленкой, в красном круге, нарисованном краской из распылителя на двери, – буква «А». Я всматривалась в дом, и через несколько минут заметила девочку. Девочку, которая явно выбралась из трущоб «Императрицы», – она была одета, как Кэсси, с бритой головой, с челкой, тело укутано в армейскую куртку. Внезапно она пнула дверь. Никто не открыл, и тогда она подтянулась на водосточной трубе, забралась на пластиковый карниз и в дом. Я видела подметки ее черных ботинок, они поднялись над краем окна. Потом она исчезла, и небо показалось светлым и серым, каким никогда не бывало.

Я вернулась к главе про артерии. Наверное, спиды, подумала я. Совершенно невозможно сконцентрироваться.