Книга Идиоты. Пять сказок - Якоб Аржуни

Наконец до Мануэля дошло, откуда он знает рассказчика. Это был один из трех главных редакторов авторитетнейшего на сегодняшний день в Германии иллюстрированного журнала о культуре и моде. Кроме того, он написал книги, пользующиеся большим успехом, — «Между всех стульев: немецкая ландшафтная живопись с 1933 по 1945 год» и «Табуированная республика Германия». Мануэль тут же сделал любезное лицо и стал смотреть на их столик с таким удовольствием, словно там сидели его лучшие друзья, только и ждавшие, чтобы он к ним пересел. Потому что Мануэль был свободным журналистом. В настоящий момент даже слишком свободным. Время от времени — статьи об отце, известном в Германии архитекторе, раз в несколько недель — интервью с собственной женой, всемирно известной пианисткой, а больше за последние два года ничего и не публиковалось. И вот он сидит меньше чем в десяти метрах от человека, которому достаточно сделать одно движение рукой — и Мануэль получит работу в штате, не зависящую от отца и жены. Но чем дольше он представлял себе перспективы, которые могли бы появиться в результате разговора с главным редактором, тем сильнее чувствовал, что счастливое выражение лица, каким он одаривал совершенно игнорирующих его людей, дается ему все с большим трудом. В любую минуту один из них мог посмотреть на него, и именно в этот момент он должен оказаться в полной боевой готовности (спокойно, хладнокровно): «Мы не знакомы? Вы ведь из журнала „Красота и качество“? Превосходное издание. У кого здесь лучше заказать? Ну, я всегда заказываю у Фанни. Фанни? Хозяйка. Разумеется, она лучше всех знает, какая еда действительно свежая. Но сейчас она сама заказывает. Вот оно как (я смеюсь): весь мир заказывает, а когда круг замкнется, мы все оказываемся с пустыми руками. (Они смеются.) Чьи это слова? Шекспира. (Они удивлены, я смеюсь.) Извините, просто вырвалось. Это мои слова. Чем я занимаюсь? Я тоже журналист. Но свободный. До сих пор я не мог себе представить, что работаю где-то постоянно. Или еще лучше: потому что не могу найти подходящую команду. Или еще лучше, напрямую, почему бы и нет, но как бы шутя: потому что не хочу оказаться занятым, когда меня пригласят в „Красоту и качество“ (с улыбкой). Конечно. Я говорю серьезно. Нет, завтра у меня не будет времени, к сожалению, я должен быть в Гамбурге. Послезавтра? Получится. Если вы (или: если ты?) дадите мне адрес. Все понятно. Ну тогда пойду скажу Фанни, что вы ждете. Но учтите: и Рим был построен не за один день — возьмите вначале аперитив. Ничего, я приготовлю. Ах, этот ресторан — это почти мой второй дом».

Все это время Мануэль с такой кривой улыбкой поглядывал на мужчин, что случайному наблюдателю могло показаться, будто он готов в любую секунду кинуться на них с ножом. Не рассердится ли на него Фанни, если он нальет им — разумеется, за свой счет — шампанского? Тогда, он просто уверен в этом, договор, можно сказать, будет у него почти в кармане. А потом он может сказать Фанни, что был озабочен репутацией ресторана: ведь нельзя же заставлять главных редакторов «Красоты и качества» ждать так долго. А если им вдруг взбредет в голову написать резкий критический отзыв об обслуживании в «Форе Ридер»? Ведь такое случается сплошь и рядом. Какому-нибудь щеголю ромштекс покажется слишком жестким — и готово, фельетон на первой странице, веселенькая статья с заголовком «Подошва за двадцать евро», в которой состоятельный берлинец корчит из себя Париса, выбирающего красавицу.

Вдруг из кухни раздался громкий смех Фанни, и Мануэль повернулся к двери. В следующую минуту хозяйка вошла в зал с коробкой в руках, мимоходом кивнула ему и прошла в угол, где стояла эспрессо-машина. Доставая из упаковки пакеты с кофе и укладывая их на полку, она посмотрела на мужчин и сказала:

— Ребята, сейчас кто-нибудь подойдет. Мы сегодня немного припозднились.

— Ничего.

— Послушай, Фанни, устрицы в разгар лета? Ты собираешься нас отравить?

Фанни рассмеялась:

— Не беспокойтесь. Абсолютно свежие. Их привезли сегодня утром.

Проходя на кухню мимо Мануэля, Фанни не поглядела на него, так что он мог бы и не стараться выглядеть особенно равнодушным. На самом деле его глаза были печальны. Ну хорошо, пусть он не относится к самым важным клиентам, но он первый пошутил про устриц, и намного смешнее. Разве она не могла хотя бы вскользь упомянуть об этом? Мануэль тоже меня об этом спросил. Какой Мануэль? Вы не знаете Мануэля? Он ваш коллега. Эй, Мануэль, подойди на минутку. Позвольте представить: наш самый частый (или любимый?) гость, ой, да на самом деле можно сказать — друг, ведь здесь почти что твой второй дом, правда, Мануэль? Ну, если бы у меня еще был уголок, где поставить компьютер… Компьютер? Значит, вы тоже пишете? Дружище, нам есть о чем поговорить. Ну, ребята, я вас оставлю, мне надо назад на кухню…

— Мануэль Ройтер?

Мануэль вздрогнул. Один из четверых мужчин, направляясь в туалет, остановился рядом с ним.

— Да?..

— Ты меня не помнишь? Я — Август. В прошлом году я фотографировал твою жену для «Штерна», а потом мы пошли выпить.

— Ах да, конечно, Август! — Мануэль попытался вспомнить это лицо. — Извини, я тут как раз сижу за статьей о, ну… — он щелкнул пальцами, — о новых выразительных формах в пекинском андеграунде… трудный материал, поэтому, понимаешь…

— Да и времени прошло немало. Как дела у Сабины? Я слышал, все хорошо?

— Она сейчас в Милане. Да, все замечательно. Потом у нее два сольных концерта в Нью-Йорке.

— Черт возьми. Наверно, нам надо будет снова про нее написать. Но на этот раз в «Красоте и качестве». Я теперь там художественный директор.

— Старик, это же здорово!

— Да, ничего.

— Ну и как это, работать на полной ставке?

— Знаешь, иногда хорошо, а иногда и не очень. Конечно, бывают дни, когда я тоскую по прежнему ритму. Быть свободным художником, работать, когда хочется, высыпаться, пить ночи напролет, а потом вкалывать по ночам — но времена изменились. А два месяца назад у меня родилась дочь…

— Да ну! — Мануэль широко улыбнулся, словно это была самая замечательная новость за последние недели. Со свежеиспеченными отцами только так и надо, иначе можно сразу же распрощаться с должностью редактора. Если бы только ему удалось вспомнить вечер, проведенный с этим типом… — Поздравляю! Как же ее зовут?

— Мари Софи.

— Какое красивое имя!

— У тебя ведь тоже есть ребенок?

— Да, Мориц. Правда, ему уже шестнадцать.

Мануэль с удовольствием добавил бы, что Мориц — отличный парень, но воздержался. Потому что даже он не мог делать вид, что не замечает, как ухудшаются его отношения с сыном от первого брака, который полтора года тому назад переехал к ним из-за депрессии у матери. Поначалу Мануэль был полон надежд на настоящую дружбу, душевную близость, понимание без слов; он представлял, как они будут смотреть футбол, ходить на рыбалку, делиться бутербродами, — а теперь радовался, если Мориц здоровался с ним, когда они встречались за завтраком, что бывало нечасто. Где пропадал сын в остальное время, что он делал целыми днями, а иногда и ночами, с кем он дружил, нравились ли ему девочки или, Боже упаси, мальчики, — обо всем этом у Мануэля не было ни малейшего представления. И Мориц не давал ему повода сомневаться в бесполезности попыток получить ответы на эти вопросы. А Мануэлю так хотелось похвастаться сыном: в школе — один из первых, выглядит как Джонни Депп, остроумен, обаятелен и невероятно самоуверен. Часто Мануэль спрашивал себя, откуда у его сына такое снисходительное спокойствие и невозмутимость, такое отношение к людям, словно он говорил: мне ничего ни от кого не надо, а если тебе что-то надо от меня, то тебе придется потрудиться. Эта манера буквально заставляла людей всеми силами добиваться его расположения. Понятно, думал Мануэль, многое унаследовано от отца. Вот только проблема заключалась в том, что он все время ловил себя самого на желании понравиться Морицу или, по крайней мере, не стать объектом его насмешек. И даже когда Мориц обращался с ним, можно сказать, на равных, стоило появиться кому-нибудь третьему, и Мануэль уже не мог отделаться от ощущения, что его просто терпят рядом. Дважды ему удалось уговорить Морица пообедать с ним в «Форе Ридер», и оба раза происходило одно и то же: и Фанни, и официанты сразу же начинали приставать к сыну с вопросами — как дела в школе, кем он хочет стать, не дать ли ему еще один десерт, нравится ли ему ресторан; приглашали его заходить и без отца, а при втором визите Фанни даже предложила ему, если он хочет иметь деньги на карманные расходы, поработать в «Форе Ридер» несколько дней в неделю. Вот так, в принципе приятно и для Мануэля, если бы не эти недоверчивые взгляды Фанни и официантов, словно они ждали какого-то подтверждения их родственных отношений. Вот поэтому, хотя Мориц и был поводом для гордости, правда несколько неуверенной, Мануэль предпочитал не говорить на эту тему.