Книга Я, которой не было - Майгулль Аксельссон

Внезапно звуки города обрушиваются на меня; рев моторов отдается в висках, долетающая откуда-то музыка «хеви-метал» заставляет прищуриться, голоса и смех входящих в здание вокзала и выходящих оттуда царапают барабанные перепонки. Шум убеждает меня в том, что я и без того уже знаю. Я не нужна этому городу. Я здесь никогда не останусь.

И все-таки я решаю пройтись до отеля пешком, отказавшись от такси. Какие-то несколько сотен метров, спешить никакого смысла — и банк, и адвокатская контора сегодня уже закрыты. Содержимого моего кошелька до завтра вполне хватит. И, несмотря на тяжесть сумки и собирающийся дождь, мне отчаянно хочется прогуляться. Без всякой охраны и столько, сколько самой захочется.

Мне шесть лет не хватало воздуха. В Хинсеберге время ежедневной прогулки составляло ровно час, ни минутой больше или меньше, вне зависимости от погоды и времени года. Окно в камере, разумеется, не открывалось, но рядом с ним имелся вентиляционный люк — узкое отверстие, прикрытое черным войлоком поверх металлической решетки. В душные летние ночи особого толка от него не было, даже когда я припадала к нему ртом, ловя кислород. Ночью в первый Мидсоммар я попыталась отодрать черный войлок, но тут же узнала, что это запрещено. Всю ночь после этого я просидела по-турецки на постели, уговаривая себя успокоиться. Швеция — светское государство, пенитенциарная система тут гуманная. В ней нет места ветхозаветному возмездию, никто не потребует око за око и зуб за зуб. Кислород никто не перекроет. Я не умру, как умер Сверкер — с синими губами и выпучив глаза. Но убедить себя так и не удалось. Когда настало утро и мою дверь отперли, я бросилась в коридор и устремилась в душевую. Если нет воздуха, я смогу по крайней мере постоять под струей холодной воды. Единственное, о чем я мечтала в тот миг — это о жабрах, о паре узких щелей за ушами, чтобы вбирать с их помощью растворенный в воде кислород.

А теперь воздуха сколько душе угодно. Влажного, городского, пахнущего бензином и горелым фритюром. Он мой. Можно им дышать. Можно обонять его и ощущать его вкус. Можно наполнить им легкие.

Мужчина подталкивает меня локтем, пока я стою на переходе, и проходит несколько секунд, прежде чем я замечаю зеленого шагающего человечка. Вздернув правое плечо, на котором сумка, я следую в общем потоке.

Катрин, мой адвокат, уже выбрала отель за меня. «Шератон». Сама бы я, наверное, предпочла что-нибудь более скромное.

— А вид из окна, — сказала она, когда мы беседовали по телефону за месяц до моего освобождения. — После этих лет тебе необходим номер с красивым видом из окна!

— Да мне все равно, — возразила я. — Лишь бы оно открывалось.

Она не слушала.

— И хороший ресторан. Чтобы вечером вкусно поужинать. Увы, не смогу составить тебе компанию, ты приедешь в Стокгольм как раз в дочкин день рождения, но…

Можно подумать, я на это рассчитывала. Я вообще никогда не рассчитывала на большее, чем короткий разговор в рабочее время, отчет о моих финансовых делах и чек к оплате. Но Катрин неизменно меня удивляет; все шесть лет с тех пор, как мы расстались в суде второй инстанции, она делала для меня намного больше того, за что я ей заплатила. Когда дом в Бромме должны были выставить на продажу, она добилась, чтобы Мод и Магнус смогли наложить секвестр только на долю Сверкера от движимого имущества, — добилась на том основании, что лицо, осужденное за убийство, хоть и утрачивает свое право на наследство жертвы, однако сохраняет его на имущество, приобретенное в браке. Дом в Хестеруме, который всегда принадлежал мне, и только мне, она каждое лето сдавала немецким туристам, а деньги пускала на его же содержание. Кроме того, каждый сентябрь она привозила мне в Хинсеберг полную сумку осенних книжных новинок и отчет о состоянии моих финансов.

— Чтобы ты забыла о дне сегодняшнем, — объяснила она, приехав в первый раз, — но думала о том, что есть завтрашний.

Я сглотнула, прежде чем ответить:

— Ты обо всех клиентах так заботишься?

— Нет, — сказала Катрин. — Только о тех, кого я понимаю.

Я делаю глубокий вдох, подойдя к стеклянным дверям «Шератона», но стараюсь не замедлять шага. Срабатывает: швейцар меня не останавливает, а наоборот, с улыбкой придерживает дверь. Я дружелюбно улыбаюсь в ответ, позволяя телу лгать. Я — женщина в командировке, говорит оно. Женщина огромного обаяния, таящегося за безупречным фасадом. Возможно, журналист. Или режиссер. Или даже актриса, наконец-то, наконец получившая главную роль своей жизни.

В вестибюле никто не обращает на меня внимания. В фойе никто не останавливает со словами, что отель не принимает бывших заключенных. Никто не шепчет за спиной «убийца», пока я иду к лифту. Я сливаюсь с этим местом, я — отсюда, я тут почти что дома.

Номер выглядит так же, как выглядели гостиничные номера ДО ТОГО. И сама я поступаю совсем как в ту пору — плюхаюсь на кровать и скидываю туфли, прежде чем включить свет, а потом усаживаюсь и разглядываю в окно вид, выбранный для меня Катрин. Небо над Стокгольмом темно-серое, башня ратуши торчит, как черная тень в сияющем венце, огни Сёдера образуют свое собственное звездное небо.

Закрываю глаза и откидываюсь назад.

В моей реальности все еще вечер четверга. А у Мэри уже утро пятницы. Сегодня она вылетает домой. А пока стоит у зеркала в гостевой комнате посольского особняка, поправляя одежду — одергивает рукава блузки, разглаживает юбку ладонями. У кого-то — у Имельды Маркос, что ли, — все наряды были в двух экземплярах. И всегда поблизости находилась верная служанка, готовая по первому знаку появиться из-за колонны или возникнуть в каком-нибудь закутке и помочь мгновенно переодеться. Спустя меньше чем полминуты госпожа президентша являла себя миру без единой морщинки на юбке и без малейшей складочки на сгибе рукава.

— Чему это мы улыбаемся?

Дверь полуоткрыта, и Анна прислоняется к косяку. Мэри поспешно подносит ладонь ко рту. Что означает: я по-прежнему не могу разговаривать. Возможно, это ложь. Сегодня утром у нее еще не было случая проверить. Но жизнь без слов начинает казаться даже приятной.

— Завтрак? — вопрошает Анна.

Мэри кивает. Да, спасибо.

Этим утром Аннины плечи опущены, спина чуть ссутулена, волосы вяло повисли вдоль щек, как старые гардины. Она даже не потрудилась приодеться как следует, шлепает босиком по коридору, сунув руки в задние карманы джинсов. А у Мэри такой вид, будто она собралась на пресс-конференцию. Волосы вымыты, одежда наглажена, полный макияж и туфли на каблуках.

Пер в столовой не один, он сидит за столом рядышком с юной особой, оба уткнулись в газету, лежащую на блестящей столешнице. Когда Мэри с Анной входят, оба синхронно поднимают головы, но указательный палец девушки по-прежнему остается лежать на раскрытой газетной странице.

— МэриМари. — Пер улыбается. — Как спалось?

Мэри складывает указательный и большой палец. О'кей. Пер продолжает улыбаться.

— А голос еще не вернулся?