Книга Краткая история смерти - Кевин Брокмейер

Вечером он заметил двух мужчин — точнее, парней, не старше двадцати, — которые держались за руки и целовались, стоя под навесом заброшенного скобяного склада. Один держал другого за волосы, а тот корчился, запустив руку в джинсы; когда первый шепнул что-то на ухо второму, оба рассмеялись. Проповедник торопливо зашел под навес и заговорил о мосте Христовом и об Избранных, но парни возмутились и не стали слушать.

— Отвали, — сказал один, а второй огрызнулся: — Убери руки, старый педик.

Они стали бить кулаками и ладонями по плакату, тот качнулся назад и ударил проповедника в челюсть.

Когда он открыл глаза, то понял, что лежит на тротуаре, а парни исчезли. Между щекой и десной было что-то твердое. Зуб. Он извлек его языком и выплюнул — темно-красный, похожий на вишневую косточку. По пути домой проповедник зарыл свой зуб на церковном дворе и отметил место двумя скрещенными хлебными палочками. Когда он вновь умрет и будет призван, то восстанет во плоти целиком.

И был день первый.

Следующий плакат гласил: «Кайся, пока есть время», внизу стояла подпись: «Искренне ваш» — и имя. Профессор Колман Кинзлер. Он присвоил себе ученую степень в тот день, когда дочитал Библию, в возрасте тридцати трех лет, потому что знал, что в глазах Господа он ничуть не хуже профессора, хотя никогда не учился в колледже. Библия была той самой, которую ему подарили в детстве, — карманное издание с серебристым обрезом, тонкой белой бумагой и синим кожаным переплетом, который заворачивался и застегивался спереди. Он повсюду носил ее с собой, пока однажды не встретил женщину, которая никогда не читала Библию, — индуску в платье цвета кирпича и жженого кофе. Колман Кинзлер спросил: «Если я отдам тебе эту книгу, будешь ты изучать ее и почитать священной?» Она пообещала, поэтому он подарил ей Библию, хотя и не без внутренней боли.

Но он не сомневался, что поступил так, как хотел Господь. Библий в мире хватало — они стояли на полке в каждом магазине, в каждом номере любого отеля по всей стране, — и Кинзлер знал, что всегда может приобрести новую. А что касается индуски, то, вероятно, они никогда больше не встретятся. Вдруг это ее единственный шанс услышать слово Божье.

Впоследствии он часто думал об индуске и о подаренной Библии, но действительно никогда больше их не видел.

Он вспоминал об этом, когда нес плакат по улице. Небо было обложено бесформенными серыми облаками, рекламные перетяжки и светофоры безжизненно висели в неподвижном воздухе. Два лори спрыгнули с припаркованной машины прямо под ноги Кинзлеру, пронырнув между лодыжек, в явной надежде, что он споткнется, но все-таки он не потерял равновесия и не выронил плакат. Он закричал на птиц, замахал руками, затопал тяжелыми ботинками. Они улетели и приземлились в конце улицы.

Возле ресторана «Бристоу», как всегда по утрам, стоял газетчик со своей подружкой — они раздавали свежий выпуск «Симсова листка». «Новые подтверждения теории Лори» — гласил заголовок; когда газетчик протянул Кинзлеру экземпляр, тот сложил его вчетверо и сунул в карман. Девушка заметила у него на подбородке пластырь и спросила:

— Господи, что с вами случилось?

Она невольно коснулась собственного лица.

— Да, — ответил Кинзлер. — Господи. Я пострадал во имя Его.

Он рассказал про выбитый зуб, про сломанный плакат, про парней, которые оставили его лежать на улице. Дослушав, девушка сказала: «Ох, бедный» — и дала ему второй экземпляр газеты, который он тоже свернул вчетверо и спрятал в карман пиджака.

— И богатые станут бедными, а бедные богатыми, — произнес Кинзлер, после чего оставил газетчика и девушку стоять возле ресторана, а сам пошел дальше через город.

На Эйч-стрит он остановился поболтать с портье и заодно спросил, известно ли ему слово Божье. На лице портье появилась тонкая улыбка, он вытащил из-под рубашки крестик и покачал его на цепочке.

— Благослови вас Бог, — сказал Кинзлер, и портье пожелал того же. Маленький серебряный крестик медленно повернулся в воздухе, остановился и начал вращаться в другую сторону, отражая свет, падавший от ближайшей вывески, и словно подмигивая Кинзлеру.

Он взвалил плакат на плечо и пошел дальше. Он забыл прихватить с собой хлебные палочки, но не зашел перекусить, хотя и был голоден. Из мебельного магазина его вытолкали двое охранников, но зато он собрал небольшую толпу, когда вскарабкался на фонтан на торговой площади. Впрочем, люди разбрелись, и двадцать минут он проповедовал, обращаясь к женщине, которая слушала с безупречным вниманием, а потом Кинзлер спросил, как ее зовут, и она ответила взволнованной итальянской тирадой. Хотя небо продолжало громыхать, дождя не было — а если он и шел, то не достигал земли. Иногда на раскаты грома откликалось бурчание в животе, и в ответ снова слышался гром, и Кинзлер готов был поверить, что они разговаривают.

Неподалеку от дома он миновал ларек, где раздавали футболки с надписью «Бог есть любовь». Целые стопки футболок, красные, белые и черные. Фраза мелькала перед глазами, провоцируя на диалог. Отчасти Кинзлер верил, что Бог действительно есть любовь, что уравнение действительно настолько простое. Но с другой стороны, он считал, что любовь — слишком малая сила. Слишком малая для Бога и для того, что нужно от Него людям.

Половина души Кинзлера говорила, что любовь Божья подобна солнцу и воде — она укрепляет нас, переполняет, украшает. Отвергнув эту любовь, отвернувшись от нее, мы вянем и перестаем радоваться творению.

«Глупости!» — утверждала вторая половина души. Человека питает не любовь, а надежда на Бога. Какой бы она ни была. Любовь и надежда — две разные силы, идет ли речь о Всевышнем или о людях.

«Но разве любовь не дает то же, что и надежда, и даже больше?» — спрашивала первая половина.

«Возможно — но лишь пока порождает надежду, — отвечала вторая. — Так бывает не всегда. Всякий, кто хоть раз любил, знает, что любовь бывает слишком сильной и слишком слабой. Есть любовь, которая иссушает. Любовь, которая повергает. Ее можно ошибочно отмерить. То же самое с солнечным светом и водой — неправильная любовь способна и породить, и задушить надежду».

Кинзлер позволял обоим голосам заглушать друг друга, греметь и утихать, хотя и не мог определить, где заканчивался гром небесный и где начиналось урчание в животе. Лишь заметив, что другие люди в лифте странно смотрят на него, он понял, что до сих пор говорил вслух. В шкафу в квартире он нашел рисовые пирожки и банку с арахисовым маслом и жадно набросился на еду.

И был день второй.

* * *

О Вечном жиде речь шла не из Иоанна, разумеется, а Матфея: «Есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Сына Человеческого, грядущего в Царствии Своем», и именно с такой надписью на плакате Кинзлер вышел на следующий день. Вечный жид, известный как Агасфер, Картафилос и Бутадеус, был сапожником, который, по легенде, смеялся над Христом и говорил: «Иди живее», когда Он нес крест Свой через Иерусалим, на что Иисус ответил: «Я пойду, но ты пребудешь, покуда Я не вернусь». Тем самым Он обрек сапожника скитаться по миру до Второго пришествия. Кинзлер знал, что этой истории нет в Библии и что многие христиане в нее не верят, но сам он всегда считал ее убедительной. Сходным образом, он не сомневался, что змей в Эдемском саду действительно был Сатана и что святого Петра распяли вниз головой, поскольку он считал себя недостойным умереть так же, как Христос, — эти предания также основывались не столько на свидетельствах Писания, сколько на традиции, но никто не ставил их под сомнение.