Книга Приключения сионского мудреца - Саша Саин

В вагоне некоторые уже играли в подкидного дурака, другие разбивали варёные яйца, кто-то отправился искать кипяток. Ощущение было такое, что эти люди всю жизнь здесь провели и выходят только на полустанках для покупки лимонада. Я сидел у вагонного окна, перед глазами проносились картины детства. Длинными летними вечерами к нам домой тянулась вереница родственников. Первыми обычно приходили тётя Соня и дядя Веня, так, по крайней мере, я их называл. Хотя, конечно, дядя Веня — брат бабушки, не мог быть мне дядей, а его жена тем более тётей. Дядя Веня был очень весёлый, так мне всегда мама говорила, и очень добрый, это тоже она говорила! Мой папа, слыша это, согласно кивал, но добавлял, что он еще большой «лыгнар» (обманщик). Это мой папа, конечно, говорил зря, потому что каждый раз за это очень получал от мамы. Она его спрашивала: «А что, только твои родственники хорошие?! Нет, лучше твоей Хайки „мит дым пыпык“?! (Хайки с пупком)». Мы с братом знали, что это сестра папы, которую звали Сара. Никто из нас у неё «пыпык» не видел, но верили маме, что он у неё есть, и немаленький! Хотя толстой она не была, но у неё был большой нос, скрипучий голос, и она всегда ходила в чёрном платье. Она говорила медленно, взвешивая каждое слово, и всегда хвалила своего сына Лёню, который был одного возраста с моим братом — старше меня на восемь лет. Мы с братом знали от тёти Сары, что он круглый отличник, лучший математик в городе и лучший шахматист. Он обычно ходил по улице с шахматной доской, за что часто получал от встречных мальчиков, некоторые из них были товарищами брата. Об этом от Лёни узнавала тётя Сара, поэтому она всегда хвалила сына, который умница и не драчун, как некоторые. Имена не назывались, но этого и не надо было, потому что мама всегда с удовольствием откликалась на такой вызов и говорила: «Ну, конечно, кто может быть лучше твоего Лёни! Только твои дети самые лучшие! Но мой Марик — тоже не дурак!». На что тётя Сара отвечала скрипучим голосом: «А кто говорит, что твой Марик плохой?! У каждой мамы ее сын хороший!». «Не думай, что я такая дура!» — отвечала мама, приподнимаясь с дивана, и она сразу становилась выше тёти Сары. Затем она подпирала руками бока и становилась ещё и шире! Вокруг делалось очень тихо, даже папа молчал, но это его не спасало. Мама его тут же спрашивала: «А что ты, дурак, молчишь, когда твоего сына пачкают?!». Папа откашливался и ещё тише молчал. Мама при этом его ещё громче спрашивала: «Ну, что, тряпка, молчишь?! Ну, и целуйся с ней, а все вместе меня!» — указывала мама на место «целования». После этого предложения папа провожал свою сестру домой. Иногда он брал меня с собой, и мы медленно шли к её дому, молчали или разговаривали о политике. Конечно, они разговаривали, а я, мне было шесть лет, больше изучал тётю Сару: какая она противная, большой нос, похожа на еврейку, за что и называлась Хайкой. Мой папа, я это знал от мамы, тоже урод и на свою сестру похож — большой нос и уши! Я считался папенькиным сыном, и весь в папочку. Так что, глядя на папу и тётю Сару, я смотрел как бы в зеркало. Такая процессия, из трёх уродов, приходила к тёте Саре домой. У неё был свой домик, как я считал, на краю земли. А центром этой земли был город Бердичев и улица Свердлова, на которой я жил. Муж тёти Сары — Арон — был разговорчивее своей жены, и если он начинал говорить, то уже никто в мире не мог его остановить, кроме тёти Сары! Как только мы входили в дом, тут же за нас принимался дядя Арон. Он очень плохо видел, носил телескопические очки, был очень массивный, как бурый медведь, с обильными повсюду волосами, неряшливо одет. Дядя Арон был агрономом, но из-за плохого зрения занимался сельским хозяйством дома, где у него имелся большой сад и огород. Он постоянно что-то читал, если не с кем было говорить, при этом носом водил по строчкам, и над книгой возвышались только большие волосатые уши. Папа любил рассказывать, что дядя Арон как-то шёл, читая на ходу газету, и врезался головой в телеграфный столб, а затем искал, кто его ударил! Он был чем-то средним между Жаком Паганелем и Томом Айртоном. Обильное чтение требовало ораторской разрядки, поэтому собеседник всегда был кстати. Услышав, что в дом зашли какие-то живые существа, он отрывался от книги и, первым долгом почувствовав жену, сразу понимал, что она не одна, а с обычной для него добычей — моим папой! Папа был для него идеальным собеседником, потому что он или молчал, или повторял: «Ну да, конечно! Серьёзно?».

«Ты знаешь, Муля, что я тебе скажу! — начал, как всегда, и в этот раз Арон, обращаясь к моему отцу, вставая во весь рост. — Коммунисты — сволочи!». Тётя Сара и мой папа как раз и были этими сволочами, но дядя Арон это, наверное, забыл, так же, по-видимому, как и мой папа, который ответил: «Ну, да». «Я тебе, Муля, должен сказать! — распалился и ещё громче произнёс Арон. — Они большие сволочи и негодяи!». «Конечно», — не возразил папа-коммунист. Тётя Сара махнула рукой на своего мужа, сказала, что у неё мигрень, затянула голову полотенцем и пошла в другую комнату, легла в постель. И все пошли за ней в «другую комнату»! На ходу Арон продолжал: «Я тебе, Муля, ещё больше должен сказать: головы скоро будут рубать на площадях»! — при этом у него стало красным лицо, и он грозно размахивал перед папой руками. «Серьёзно?» — спросил папа, думая о чём-то другом. Дядя Арон это понял как просьбу разъяснить, поэтому он объяснил, как это будет происходить: «Я тебе больше того скажу, Муля! Головы будут рубать на площадях, а я буду смеяться!». Тётя Сара уже легла в постель. Лёжа на спине с запрокинутой головой, забинтованной полотенцем, она сказала: «Арон! Дай, лучше, ребёнку клубнику!». И я пошёл с дядей Ароном на грядки…