Книга Пианисты - Кетиль Бьернстад

— Давай поговорим об этом, — просит она.

— Говорить больше не о чем, — отрезаю я.

Что она хочет, убить сразу двух зайцев? Что-то в этом напоминает мне маму. Катрине хочет привлечь к себе внимание. Показать, что несмотря ни на что, она важнее всего.

— Ты не так интересна, — говорю я и, чтобы окончательно добить ее, прибавляю: — А то, что произошло, было и вовсе глупо. Ты сообщила всему миру, что ты совершенно сумасшедшая. Твое дело.

Она снова начинает плакать.

Но это длится недолго. Ей надо идти на работу. Катрине смотрит на меня ледяными глазами.

— Тогда больше никогда не будем об этом вспоминать, — говорит она.

Намерена решать все сама? — думаю я. Думает, что может единолично решить, исчерпан конфликт или нет? Мне хочется, чтобы она поняла, какое зло она мне причинила. Но когда отец и Катрине уже ушли, когда дом опустел и я остался один на один со своими мыслями, я невольно думаю и об Ане Скууг. Она победила независимо ни от чего.

А если бы я получил второе место, то, которое досталось Ребекке? Второе место на Конкурсе молодых пианистов 1968 года? Открылись бы тогда для меня двери консерваторий? Поклонились бы мне знаменитые профессора — доктор Лейграф в Германии, доктор Сейдльхофер в Австрии, мадам Лефебюр во Франции, Илона Кабош в Лондоне, Рудольф Серкин в Филадельфии?

Едва ли, думаю я. Едва ли. А в таком случае мне достаточно и диплома. Финалист. Невыразительное начало карьеры. Но это лучше, чем унизительное второе место. Хорошо смеется тот, кто смеется последним.

Да, хорошо смеется тот, кто смеется последним, думаю я, направляясь на трамвае из Рёа в Сёрбюхауген, чтобы пересесть там на трамвай, идущий в Беккестюа.

Катрине там сейчас нет. Она в Национальной галерее. Это я знаю точно.

А вот Желтая Вилла — есть. На Бьеркелюндсвейен. Стоит там, как и стояла.

Что я здесь делаю? — думаю я. Какое совершил здесь преступление, чтобы возвращаться на это место? Кому и за что хочу отомстить? Мое бешенство обращено на этот дом. На Желтую Виллу, где в последние месяцы Катрине была частой гостьей. Что за дела вершатся там, за этими стенами? Что довело ее до такого состояния? Сделало невменяемой?

У меня есть одна тайная мысль, но я гоню ее от себя: там должно быть два человека, а потому я могу досадить одному и навредить другому. Ноябрь. Понедельник, день перевалил за половину. Пахнет капустой и коксом, березовыми дровами и свининой. В окнах загораются первые огни. Я иду по снегу. По-моему, за ночь его выпало больше метра. Повсюду лежат сугробы.

Перед Желтой Виллой снег расчищен, красивая дорожка ведет к подъезду, другая, более широкая, — к гаражу. На яблоне перед открытым окном кухни висит рождественский сноп. Из окна тянет чадом. Пахнет тефтелями.

У меня начинает сильнее биться сердце. Плана у меня нет, и я не знаю, чего хочу. А может, знаю, и даже лучше, чем раньше. Я останавливаюсь перед калиткой и в окне кухни вижу силуэт женщины. Сейчас или никогда. Она уже заметила меня. Теперь я не могу убежать. Еще подумает, что я вор.

Я открываю калитку и вхожу, под ногами скрипит снег, я только сейчас чувствую, что на улице мороз, мне холодно. Следовало надеть более теплый шарф.

Но я не колеблюсь. Звоню в дверь.

Проходит несколько секунд. Женщина открывает дверь.

Ей лет пятьдесят. Она красивая. Как Марианне Скууг. Ее лицо еще помнит свою молодость и не хочет с нею расставаться. Наверное, она была когда-то мечтой всех мальчишек. Женщина вопросительно смотрит на меня.

— Что угодно?

— Я хотел бы поговорить с Катрине Виндинг.

— Виндинг? Катрине? У нас нет никого с таким именем.

— Разве? — Я рискую. — Значит, она приходит сюда в гости. Днем. Почти каждый день, в первую половину. Я сам видел.

Женщина молчит. По бледному лицу пробегает тень. Губы дрожат. Чуть-чуть. Я уже почти раскаиваюсь. Она не отрываясь глядит на меня.

— Виндинг? Катрине? — повторяет она, словно для того, чтобы лучше запомнить это имя, хотя понимает, что уже никогда его не забудет. — Такая здесь не живет. А что тебе от нее нужно?

— Надеялся на ее помощь. Хотел кое о чем ее спросить.

За спиной у женщины, с которой я разговариваю, появляется мужчина. Она поворачивается к нему, сердитая, испуганная, с мольбой.

— Этот парень спрашивает какую-то Катрине Виндинг.

Мужчина выходит из тени прихожей. Бледный свет наружного фонаря безжалостно освещает его. Видны все мелочи. Заспанный прожигатель жизни. Он нервничает. Его застали врасплох.

— Виндинг? — говорит он.

— Катрине, — подсказываю я. И замечаю, что это женское имя приобретает здесь особое звучание.

Он медлит. Похоже, он знает, кто это, думаю я. С этой секунды каждое слово становится роковым. Я наблюдаю за ним. Наметившийся животик не соответствует худощавым спортивным ногам. Хотя он и дымит сигаретой, видно, что он всеми силами старается противостоять возрасту.

— Что тебе от нее нужно? — наконец спрашивает он.

Хитро, думаю я. Но я хитрее.

— Она ходила сюда несколько месяцев. Я думал, что застану ее здесь. Мне нужно узнать у нее об одном важном деле.

К своему удовлетворению, я замечаю, что женщина уставилась на мужа с ужасом, с недоверием, словно в это мгновение он превратился в чужого.

— Кто ты? — спрашивает он уже более резко.

— А ты? — отвечаю я вопросом на вопрос. — Ведь ты проводил с моей сестрой столько времени?

Он широко раскрывает глаза.

— Так ты ее брат?

Я киваю. Он в замешательстве смотрит на жену. Ищет слов, которые могли бы спасти положение, но ничего не находит.

— В таком случае ты знаешь, где она живет. И можешь поговорить с ней дома.

— Мне необходимо поговорить с нею безотлагательно. Надо сказать ей что-то очень важное.

Молчание слишком затянулось. Никто из нас больше его не выдерживает.

— Да скажи же ты хоть что-нибудь! — кричит женщина мужу, в глазах у нее страх.

Его глаза словно затягивает серая пелена. Теперь он вне досягаемости. Но говорить он еще может.

— Она больше уже не моя ученица.

— Ученица?

— Да, она изучала историю искусств.

— Историю искусств? — повторяю я и делаю искусственную паузу длиннее, чем необходимо.

— А что? — спрашивает он.

— Но ведь она бросила школу!

Он в растерянности смотрит на меня. Потом на свою жену. Как это страшно, думаю я. Как ужасно то, что я сделал.

В его глазах бессилье. Сознание того, что теперь произойдет, и это куда опаснее, чем я.