Книга Обратная сторона войны - Олег Казаринов

Так, например, при штурме Дерпта 12 июня 1704 года в русских войсках было убито «до 300 унтер-офицеров и рядовых, да 400 ранено». А при штурме Нарвы 9 августа 1704 года «наших побито… унтер-офицеров и рядовых 350, а ранено 1406».

В том же году против того же врага при том же виде боевых действий — штурме города — раненых оказалось на тысячу больше!

Все эти интересные теоретические вычисления можно продолжать до бесконечности, но за ними совсем не видно того, ради чего они производятся, — солдатских ран. Я уж не говорю о той участи, которая подстерегает раненых на войне. А участь их во все времена была ужасной.

Мертвым — что, они уже «выбыли из игры», и им все равно. Живые продолжают драться. Раненые же, оказавшись в положении между живыми и мертвыми, становятся самыми легкими жертвами войны. Один только Бог и сами раненые знают, какой отчаянный ужас им приходится испытать, став вдруг беспомощными там, где торжествует кровавое насилие.

В Древнем Мире вражеских раненых, не годных для продажи в рабство, просто добивали. Своих бросали на произвол судьбы. И в более поздние времена раненые, неспособные продолжать путь со своим войском, становились добычей разбойников и местных жителей, промышлявших мародерством.

В 1380 г., на другой день после Куликовской битвы, опоздавшее соединиться с Мамаем литовское войско Ягайло (состоящее, кстати, из русских ратников из-под Гродно, Полоцка и Минска) напало на обозы Дмитрия Донского. В результате были перерезаны все находившиеся там раненые в знаменитой битве воины.

«Раненые не могли быть уверены в своей дальнейшей судьбе: в 1758 г. в Восточной Пруссии, например, по приказанию Фермора повозки «для больных» были отданы под продовольствие, а заболевшие и раненые солдаты должны были оставляться в придорожных селениях, зачастую настроенных весьма недружелюбно».

Сохранились свидетельства прусского офицера о расправе над русскими ранеными после сражения под Цорндорфом: «…много тяжело раненных русских, оставленных без всякого призрения на поле битвы, они (солдаты и поселяне прусские) кидали в ямы и зарывали вместе с мертвыми…»

Еще один очевидец вспоминает о подобном же случае в другом месте: «Я слышал, что король провел здесь ночь; в течение ее окопы были срыты и землей этой засыпаны сотни мертвых и полумертвых».

В ту эпоху «проходящая армия неизменно оставляла за собой страшный след из трупов лошадей и безымянных могил тысяч погибших солдат», среди которых было погребено немало раненых, и своих и чужих.

Любой человек, знакомый с военной историей, без особого труда может представить себе армию той эпохи. Шитые золотом мундиры, кружева, разноцветные перья на головных уборах… Одним словом — красота!

Только у этой красоты была страшная изнанка — оставленные гнить заживо инвалиды, с которых заботливо стаскивали сапоги, шитые золотом мундиры и отбирали дорогостоящие головные уборы с разноцветными перьями.

Было бы неправильным считать, что о раненых не заботились совсем. «Во время Семилетней войны значительно повысился процент раненых солдат, возвращавшихся в строй после лечения. Если уж раненому солдату выпадало счастье не быть затоптанным людьми и лошадьми, не попасть под орудийные колеса и не остаться без помощи на поле боя, то в большинстве случаев (свыше 80 процентов) он вновь мог «выполнять свой долг». Напрягая все силы, Медицинская канцелярия высылала в действующую армию докторов и лекарей из России; из школ при госпиталях после экзаменовки выпускались подлекари. Поэтому периоде 1758 по 1761 гг. характеризуется высокой укомплектованностью медицинского персонала в войсках и госпиталях.

Неплохо в русской армии была организована уборка раненых на поле боя. Так, после сражения под Гросс-Егерсдорфом она продолжалась три дня, а после битвы при Кунерсдорфом — два дня. Для сравнения скажем, что далеко не во всех армиях столь бережно относились к раненым. Например, пруссаки собирали своих раненых без особого энтузиазма (и большинство их становилось жертвами мародеров), а во французской и английской армиях вообще не было организованного сбора раненых.

В русской армии уже начиная со времен Петра I делались попытки организовать эвакуацию раненых во время боя. При Петре их сопровождали за фронт «флейшики», а во время Семилетней войны из второй линии полков должны были выделяться целые команды с лекарями и телегами; тяжелораненого мог выводить из строя здоровый солдат. В то же время ни в одной другой стране помощь на поле боя не предусматривалась (в Пруссии, например, раненым просто не разрешалось покидать строй)».

Но на внешний блеск армий по-прежнему тратилось гораздо больше времени, сил и средств, чем на ее госпитальное обеспечение.

Документы 1812 г. отмечали: «Очень плоха была и медицинская часть. Врачей было ничтожное количество, да и те были плохи. Организация помощи раненым решительно никуда не годилась».

При той плотности рядов, в которых происходили сражения прошлого, раненые оказывались буквально задавленными телами павших.

«Середина «большого редута» представляла невыразимо ужасную картину: трупы были навалены один на другой в несколько рядов. Русские гибли, но не сдавались; на пространстве одного квадратного лье не было местечка, которое не было бы покрыто мертвыми или ранеными… Дальше виднелись горы трупов, а там, где их не было, валялись обломки оружия, пик, касок и лат или ядер, покрывавших землю, как градины после сильной грозы. Самое возмутительное зрелище были внутренности рвов — несчастные раненые, попадавшие один на другого, купались в своей крови и страшно стонали, умоляя о смерти…»

Подобрать всех не представлялось никакой возможности, особенно если после сражения армия меняла свою позицию. И поэтому, но воспоминаниям современников, «закопченные порохом или обрызганные кровью раненые ползали по земле со стоном, некоторые, из сострадания, добивали друг друга…».

Но и те, которых удавалось вывезти в тыл, часто оказывались заложниками новых баталий.

«Смоленская трагедия была особенно страшна ещё и потому, что русское командование эвакуировало туда большинство тяжелораненых из-под Могилева, Витебска, Красного, не говоря уже о раненых из отрядов Неверовского и Раевского. И эти тысячи мучающихся без медицинской помощи людей были собраны в той части Смоленска, которая называется Старым городом. Этот Старый город загорелся, еще когда шла битва под Смоленском, и сгорел дотла при отступлении русской армии, которая никого не могла оттуда спасти. Французы, войдя в город, застали в этом месте картину незабываемую». «Сила атаки и стремительность преследования дали русским лишь время разрушить мост, но не позволили им эвакуировать раненых, и эти несчастные, покинутые, таким образом, на жестокую смерть, лежали здесь кучами, обугленные, едва сохраняя человеческий образ, среди дымящихся развалин и пылающих балок. Многие после напрасных усилий спастись от ужасной стихии лежали на улицах, превратившись в обугленные массы, и позы их указывали на страшные муки, которые должны были предшествовать смерти. Я дрожал от ужаса при виде этого зрелища, которое никогда не исчезнет из моей памяти. Задыхаясь от дыма и жары, потрясенные этой страшной картиной, мы поспешили выбраться из города. Казалось, я оставил за собой ад», — записал в своем дневнике потрясенный всем увиденным французский полковник Комб.