Книга Человеческий панк - Джон Кинг

— Я послал кое-кого вызвать скорую, — говорит он.

Пока я выкашливаю воду, он делает Смайлзу искусственное дыхание, давит тому на грудную клетку, что-то говорит, давит снова и снова, пока Смайлза не начинает рвать.

— Повезло вам, мать вашу.

Странно слышать, как он ругается. Но он не тратит время на разговоры, берёт Смайлза на руки, отправляется к мосту. Ковыляю за ними и перестаю испытывать к Майору чувство жалости. Он сейчас единственный, кто делает дело. Помощи от меня никакой, выжат как лимон и покрыт грязью, а он уверенно шагает вперёд. Поднявшись на мост, нежно кладёт Смайлза на тротуар, придерживая голову.

— Тюрьма по ним плачет, — говорит он.

Я прислоняюсь к стене и смотрю на Смайлза: сморщенное лицо, сжатые веки, весь в грязи и травяной гнили. На Майоре промокла одежда, очки кривятся на носу, он расстроен, но он спасает жизнь и не собирается пока расслабляться.

— Чёртова скорая, ну где они там, — он вскакивает на ноги, положив голову Смайлза на тротуар. Смотрю снова тому в лицо и вижу на щеке значок the Pistols. Не сразу понимаю, что он приколот к щеке булавкой. Подхожу и с трудом его вытаскиваю. Раны не видно, слишком много грязи на лице. Уэллс настоящий отморозок. Булавка очень длинная, наверняка воткнулась в десну.

— Если этот гад не позвонил в скорую, я его достану, — обещает Майор, — не знаю, считается ли это уголовным преступлением, но он сядет. Торжество правосудия — наше общее дело.

Я не могу даже усмехнуться, вместо этого встаю, потому что слышу сирену. Скорая подлетает, сверкая мигалкой. Одновременно с другой стороны появляются полицейские.

— Вовремя, как всегда, — кричит Майор. Зря он так. Мы все делаем что можем, чтобы противостоять идиотам-преступникам, подрывающим устои и основы общества.

Подруливает полицейская машина, выскакивают два копа — белые рубашки, засученные рукава. Ещё двое появляются из машины скорой помощи.

— Ты его вытащил, Майкл? — спрашивает коп. Не знал, что он Майкл. Копы нормально к нему относятся, по-человечески, для них он не псих.

— Всё нормально, Майкл? — это уже санитар.

Пришла очередь медиков, и они делают своё дело: оттягивают Смайлзу веки, что-то говорят по рации, надевают ему на лицо пластиковую маску, кладут на носилки, уносят в машину.

— Сынок, рассказывай, что случилось? — полицейские наконец-то заметили меня. Рассказываю, что старшие ребята кинули нас в канал.

— Знаешь кого-нибудь?

Конечно, нет. Не стукач и, тем более, не идиот.

— Зачинщиком был Гари Уэллс, — Майор решил, что стукачом будет он. — Знаю и других, только не по именам. Они напали на Джо Мартина и Гари Доддса, сбили на землю, пинали ногами, так как те не могли защищаться. Потом покидали их по очереди в канал. Уэллс был заводилой, но другие тоже приложились и будут отвечать за свои поступки.

Интересно, где Майор стоял?

— Спасибо, Майкл, — отзывается второй коп. Рассказываю, что Майор вытащил Смайлза из воды, я бы один не справился.

— Майкл, ты просто молодчина.

— Лучше бы я сразу спустился к каналу. Я же не знал, что Доддс без сознания, думал, посмотрю с моста, как они выплывут. Вот этот парень выплыл, отдышался, понял, что случилось, и полез в воду снова. Как только я увидел Доддса, я бросился на помощь.

— Ты молодец, Майкл, не вини себя, — опять первый полицейский, — вы оба просто герои.

Смайлза грузят в скорую, я иду следом.

— Мы подъедем снять показания, — говорит мне коп.

Сижу в углу, пока занимаются Смайлзом — заворачивают в одеяла, щупают пульс. Смотрю ему в лицо — с таким Смайлзом я не знаком. Восковая кукла, раскрашенная грязью в зелёное и коричневое. Смотрю на чистый пол, чувствую, как во мне кипит адская смесь из пива, нефти, воды, ила и миллиона мелких зелёных растений, забившихся в лёгкие. Пальцы покрыты кровью — выбирался на берег, хватался за камни, колючие кусты ежевики, всё, что подворачивалось. Машина пропитана запахом лекарств, слепящий свет только усиливает близость смерти, ухода, врачи серьёзны, по-прежнему заняты Смайлзом, проверяют, на месте ли маска, наконец-то больница.

— Так что всё-таки случилось? — спрашивает один из них.

Избили и бросили в канал, что я ещё могу сказать.

— Зачем?

Не успел ответить — начало тошнить прямо на пол. Мне протягивают одеяло.

— Укройся и расслабься. Ты наглотался воды, теперь она выходит наружу. Мы потом всё уберём. Главное, что ты живой.

Заворачиваюсь в одеяло, а он возвращается к Смайлзу, который совсем как мёртвый, разве что его не укрыли с головой, как в фильмах. Скоро укроют. Я знаю, он почти что умер, думаю над вопросом — зачем? Гляжу в окно на убегающую дорогу, на исчезающий вдали канал. Всё кажется ненастоящим — сирена, люди в униформе, густая бурая пена, которую извергают внутренности Смайлза.

— Ну что, пошли, — говорит мне один из санитаров, когда мы подъехали, — твой друг будет жить, сейчас ещё посмотрим, всё ли в порядке с тобой.

Следующие две недели тянутся медленно. Каждое утро, кроме воскресного, езжу на работу, в автобусе размышляю, выживет ли Смайлз, что будет дальше, и даже блондинка в красных чулках меня больше не волнует. Когда мы проезжаем мимо газового завода, стараюсь не смотреть на канал и думать о чём-нибудь другом. Смайлз в коме. Он так и не пришёл в себя. Вот мы мчимся в госпиталь, вот его перекладывают на каталку, завозят в лифт, он исчезает в недрах больницы, вот перед моим носом захлопываются двери — и всё. Я отвечаю на вопросы полицейских, доктор осматривает меня, появляются Тони и его отец, я им тоже рассказываю, что случилось, потом полицейские отвозят меня домой. Смайлз — вот кто серьёзно влип. Я везунчик, как говорится, пронесло, а Смайлз между жизнью и смертью — и никто не знает, что делать. Прихожу в госпиталь на следующий день, и Сталин рассказывает мне, как пережить плохие времена. Надо всё время чем-нибудь заниматься — вот что он понял. Все годы он работает сверхурочно, чтобы не оставалось сил вспоминать, как жена перерезала себе вены. Само собой, он зарабатывает деньги, но главная цель — работать до беспамятства. Забыть её он не может, и если бы не мальчики, он бы давно ушёл вслед за ней. Он думает о ней каждый день, разговаривает с ней, вспоминает, как они жили, о чём мечтали, как надеялись, что счастье — вот оно, за углом. Он знает, что был слишком суров с мальчиками, но, может быть, у него будет шанс всё исправить. Взрослые ведь тоже могут ошибаться. Мне его жалко, он говорит, а я смотрю в пол. Начинаю понимать, что он должен чувствовать. Не смогу относиться к нему по-прежнему. Так же как Майор никогда уже не будет для меня просто психом. Сталин рассказывает, что если ты встречаешь ту, единственную — считай, жизнь удалась, а вот его любовь покончила с собой, и никто не сможет её заменить. Так же и с друзьями. Настоящие друзья, на всю жизнь, — редкая удача.