Книга Принцесса Анита и ее возлюбленный - Анатолий Афанасьев

Валенок хмуро заметил:

— Теперь подумают, без прокладок ходишь. Срамота.

— Грубо, — осудил друга Никита. — Нельзя тебя приглашать в приличное общество, брат. Рано еще.

От радости к горю женщины переходят мгновенно: из глаз бедной девушки брызнули крупные жемчужные слезы. Никита высыпал на юбку солонку, а Равиль взмахом руки подозвал горбатенькую Милену:

— Отведи к себе, переодень во что-нибудь. У тебя есть во что?

Покладистая горбунья неожиданно взбунтовалась:

— Пусть Джамилка переодевает. Все равно бездельничает.

— Накажу, — строго предупредил Равиль и извинился перед компанией, обращаясь в основном к Аните: — Милена добрая женщина, у нее нервы больные. Мало ласки видела в детстве.

Бросая по сторонам злобные взгляды, горбунья увела хнычущую Зину. Никита спросил у Валенка:

— Куда Жека пропал, не знаешь?

— Я за ним не слежу, — отрезал Мика.

Со временем творилось что-то неладное. Анита опять взглянула на часы и даже поднесла к уху: все правильно, второй час.

— Пожалуйста, Никита, ты как хочешь, а я пошла. После этого просидела еще с полчаса, потом непонятно как обнаружила себя в машине рядом с Никитой напротив гостиницы, плывущей в ночи, как корабль по морю. Сидели они почему-то на заднем сиденье и так яростно целовались, что, казалось, обрели единую плоть, а ей больше не стоило беспокоиться о том, что так долго сберегала. С тихим стоном вырвалась из его объятий, откинулась на спинку сиденья. Никита пробурчал недовольно:

— Ладно, иди спи. Часа через три за тобой заеду.

— Через три часа?

— Ну да. На рыбалку поедем.

— На рыбалку?

— А ты как думала? Тебе же надо увидеть Ялту на рассвете. Или нет?

— Наверное, надо.

— То-то и оно, — самодовольно заметил Никита.

5

Солнце над Ялтой не надвигается с неба, а поднимается из-под земли, словно из преисподней, но едва коснется черно-синей поверхности воды, соскоблив с нее голубоватый глянец, как тут же, дробя воздух на красные кирпичики, перескакивает за горизонт. Если плывешь по морю, может показаться, что город вспыхнул в разных местах белыми кострами. Анита сказала «Ой!», зачерпнула в ладошки воды за бортом и плеснула в лицо. Никита, сосредоточенно поддергивающий «самодур» за кормой, обернулся на ее вскрик, сразу все понял и улыбнулся.

— Видишь, а не хотела ехать. Теперь, пожалуйста, сиди, где сидишь, а я подловлю рыбки на уху.

— Что-то не очень она у тебя ловится, — заметила Анита.

Их лодка с заглушенным мотором мягко покачивалась на перине утреннего прибоя в полукилометре от берега, в виду Чертовой бухты. Кроме «самодура», Никита закинул две удочки, одну с живцом, другую с хитрой наживкой, которую он называл «белила», и ловко управлялся со снастями, успевая приободрить принцессу. Анита сидела на веслах и время от времени по его знаку отгребала подальше от скал, к которым их то и дело подтягивало.

Спать ей вовсе не хотелось, хотя прикорнула в гостинице хорошо если часа полтора. Замешкалась в ванной, и не удалось незаметно прошмыгнуть в постельку. Софья Борисовна перехватила ее в гостиной. С распущенными волосами, иссиня-бледная, с чернильными подглазьями, в неряшливо застегнутом халате и с пузырьком сердечных капель в руке, наставница являла собой живое воплощение скорби. Подняв на поникшую Аниту туманный взгляд, она лишь грустно поинтересовалась:

— Нагулялась, Анна Иоанновна?

В таком жалком виде Анита ее никогда не видела и немного испугалась.

— Что с вами, дорогая Софи? На вас лица нет. Случилось что?

Софья Борисовна задохнулась от возмущения, приняв ее слова за издевку. Анита поспешила добавить:

— Поверьте, Софи, больше это не повторится. Ложь во имя милосердия. Прекрасно знала, не пройдет и трех часов, как опять побежит к Никите.

— Присядь, пожалуйста, девочка, нам надо поговорить.

— Может быть, перенесем на завтра? — слабо возразила Анита. — Я очень устала.

— Возможно, до завтра я уже не доживу, ты должна меня выслушать сейчас.

— Хорошо, слушаю. — Анита покорно опустилась в кресло, запахнулась в халат и изобразила глубочайшее внимание, но удержалась в этой позе недолго. Через минуту начала клевать носом и горестные излияния наставницы слышала невнятно, будто через ватное одеяло. Но кое-что все же доходило до ее сознания, хотя, возможно, в искаженном виде. Оказывается, на заре туманной юности София Борисовны мало чем отличалась от нынешней Аниты и тоже ни в чем не знала удержу. Разумеется, она не бегала за мужчинами, подняв хвост, но иной раз не могла устоять перед любовным искушением, чем много себе напортила в жизни. Был случай, когда еще училась в колледже при монастыре святого Себастьяна, ее сманил из дома ослепительный молодой итальянец Луиджи Мазарини, который выдавал себя за архитектора, но впоследствии оказался карточным шулером. Она не устояла перед благородными манерами и любовным пылом, отдалась ему в первый же вечер в номере захудалого отеля, где по стенам, как полоумные, носились жирные светло-коричневые тараканы, а потом они за год объездили всю Европу, пожили, как говорится, всласть, и молоденькой Софи казалось, что она счастлива. Хотя уже не строила иллюзий относительно своего избранника. Он и ее пытался приохотить к своему прибыльному ремеслу, но она не поддалась, спас Господь. И все равно пикантное, растянувшееся на год приключение закончилось печально. В Будапеште, в маленьком игорном притоне ее возлюбленного архитектора поймали за руку и так усердно поколотили, что вместе с поломанными костями отбили ему что-то в мозгах. Два раза Софи навещала его в больнице, второй раз уже в психушке, но Луиджи ее даже не узнал. Принял за свою супругу Стефанию и битый час уговаривал сделать аборт. Любезный врач, разбавляя венгерско-английскую речь латынью, объяснил, что положение ее друга не то чтобы безнадежно, но не поддается прогнозированию. Выпадение из реальности, случившееся с ним от чрезмерных побоев и морального унижения, может длиться месяц или год, а может и всю жизнь. Впрочем, это было не так уж и важно. Беда ведь никогда не ходит одна. Пока ее милый изображал в психушке идиота, в управление внутренних дел на него поступил запрос из Германии и Голландии, где он оставил о себе слишком недобрую память, и, если рассудок к нему, паче чаяния, вернется, обе страны будут претендовать на то, чтобы упрятать мошенника за решетку.

Прозревшая, с тяжелым сердцем Софья Борисовна вернулась к родителям (они жили тогда в Одессе, в империи зла, которая называлась СССР) и там узнала, что любимый папочка, не выдержав переживаний, связанных с постыдным побегом любимой дочери, свалился с инсультом, лишившим его возможности выпороть беглянку собственноручно. Впоследствии всеми уважаемый в городе зубной врач Борис Захарович Штеккер кое-как научился передвигаться по квартире, но речь к нему так и не вернулась, и лишь когда он видел дочь, из его глотки, как из пушки, вырывались громкие матерные проклятия.