Книга Нецензурное убийство - Марчин Вроньский

Снова зазвонил телефон и оборвал размышления Мачеевского. Зыга схватил трубку, в надежде, что это кто-то, кто сознательно или случайно наведет его на какой-нибудь след. Может, благодарный Тромбич, который что-то вспомнил… Но звонил Леннерт.

— Работаете, пан полицейский? — пошутил он. — Что скажешь насчет небольшого мордобоя послезавтра на рассвете?

— Идет, Стах, — согласился Мачеевский. — Раннее утро — лучшее время для нокаута.

— Что-то у тебя голос неуверенный, — заметил приятель. — Расследование не складывается?

— Та нет, ясновельможный пане, но Бог даст, все сладится, — прошипел Зыга, пародируя простонародный говор.

— Несмотря ни на что, до свидания?

— А как же, салют!

Младший комиссар вернулся к своим бумагам. Выписывая в очередной раз известные факты и соединяя их все более затейливыми линиями, он пытался разгадать тайну связи между Биндером и Ежиком. По-прежнему все указывало на газету — цензор, хочешь не хочешь, был одним из первых ее читателей и в определенном смысле тоже редактором. Да, но какой номер наведет его на след? Какой текст? Что в нем надо искать?

Варшавская и немецкая полиция, если верить «Экспрессу», бежали как на пожар к Пороницу, уважаемому астрологу, набожный Крафт, возможно, просил о весточке Господа Бога или испытывал озарение, читая Библию в кругу семьи. Каждый следователь наверняка имел свои привычки, причуды или предубеждения. Мачеевский верил в геометрию, в ней все обретало какую-то форму, преобразовывалось в формулы или графики: статистика преступлений, движение народонаселения, раскрываемость… Таким графиком становится даже голос Керупы[29]или Пятая Симфония, если смотреть на их отображение в осциллоскопе[30]. Графиком — факт, очень сложным — являются и папиллярные линии. Наверняка когда-нибудь можно будет обработать осциллоскопический график записанных фраз и определить, один и тот же человек это сказал или нет. Да, несомненно, у следственной полиции лучшие годы еще впереди. Даже странно, что какой-нибудь, например, Фриц Ланг не снял об этом фильм! Зельный смог бы тогда пойти в кино, пообжиматься с очередной девицей и одновременно зачесть себе подготовку по криминалистике!

Снова зазвонил телефон.

— Мачеевский, слушаю, — буркнул в трубку Зыга.

— Добрый день, пан комиссар, — услышал он милый женский голос. — Меня обокрали. Некто со сломанным носом украл мое сердце и почти неделю не отзывается.

— Ружа, я очень рад, что ты позвонила, — солгал младший комиссар, машинально перекладывая трубку в другую руку, подальше от Крафта, который сидел, склонившись над бумагами. — Но ты меня извини, я не могу разговаривать. У меня сейчас… совещание.

Удивленный заместитель поднял голову.

— А, ну желаю приятно провести время. — Ружа, слегка обидевшись, положила трубку.

Зыга снова сосредоточился на своих мыслях. Он чувствовал — увы, только чувствовал, — что обе смерти как-то связаны, но… Ну конечно, нет трупа без мотива. Однако еще через пару минут пришел Вилчек с ничего не добавлявшими к делу показаниями жены Ежика. Потом позвонил начальник комиссариата с Любартовской, который хотел свалить Мачеевскому на голову взлом спортивно-рыболовного магазина.

— Вы с этим ко мне, потому что я спортсмен и рыболов? — поморщился Зыга.

— Я с этим к вам, пан комиссар, потому что мне не хватает людей! — закричал раздраженный полицейский.

— А у меня все скучают, да? У вас магазин висит, а у меня трупы. Чем я вам помогу? До свидания. — Мачеевский бросил трубку на рычаг. — Я выйду, Генек, в рабочее время тут все равно работать не получается.

— Погоди… — Заместитель скроил неуверенную мину, как серьезный бюрократ, которому шеф предлагает мелкое бухгалтерское мошенничество. В конце концов он выдавил: — Ко мне приходил Томашчик. Спрашивал, что тебя связывает с Закшевским.

— Бокс и оперативные действия. Это никакая не тайна.

— То же самое я ему и сказал, но … — Крафт прервался и долго искал слова.

— Но что? — поторопил Мачеевский.

— А ты не знаешь?! — разнервничался Генек. — «Понимаете, младший комиссар Крафт, вы честный полицейский… Это должно остаться между нами…», — и так далее. Короче: не прикрываешь ли ты подозреваемого, потому что сам коммунист?

— Я коммунист?! Вот гнида! — Зыга шарахнул кулаком по столу так, что подскочили бумажки, а одна, величаво паря, упала на пол. — А кто, холера ясная, сражался добровольцем на большевистской войне?! Я или Томашчик? Он что, рассчитывает нас друг с другом стравить?!

— Зыга, это идиот, но идиот из воеводской комендатуры. Зато ты атеист, саботируешь приказы, а теперь еще этот Закшевский… Ты просто остерегайся его.

— Знал я, ну знал я, чем это кончится! — Мачеевский в ярости смял одну из своих исчерканных бумажек. — Ума не хватает, чтобы преступников ловить, так за коллег взялся. Что ты ему сказал?

— Чтобы сам у тебя спросил, а если у него имеются претензии к твоей работе, на то есть соответствующие процедуры.

— И что он на это?

— Сказал, чтобы я подумал как следует, потому что ты все равно плохо кончишь, а у меня трое детей. И, возможно, перспективы. Потом ушел.

— Ну так и я пойду. — Зыга сгреб несколько листов со своими пометками и засунул их в блокнот. — У меня встреча с информатором.

— С Закшевским, не дай Боже?

— Лучше не спрашивай, Генек. — Младший комиссар похлопал его по плечу. — У тебя трое детей и перспективы.

* * *

В ресторации «Выквитная» воздух был густым от табачного дыма, как будто какой-то остроумный солдат из расположенных поблизости казарм восьмого пехотного полка Легионов бросил внутрь дымовую гранату. Машина для искусственного дыма в кабаре «Фраскатти» на Шпитальной не произвела бы такого даже за четверть часа.

Мачеевский и Закшевский невольно протерли глаза и лишь через минуту начали выхватывать взглядом детали интерьера. Продолговатый, кишкообразный зал был тесно уставлен столиками, напротив выхода располагалась стойка, где можно было выпить или перекусить, не присаживаясь, рядом виднелась другая дверь, скорее всего в туалет.

— Здесь. — Редактор указал на столик в глубине, у которого сидел в одиночестве молодой мужчина.

Они протиснулись по узкому проходу между рабочими, железнодорожниками и младшими командирами в расстегнутых шинелях. Когда они подошли, Мачеевский присмотрелся повнимательнее к однокурснику редактора «Нашего знамени». Тот был высоким блондином ненамного старше Закшевского, но с полукружьями залысин надо лбом. Должно быть, он пришел недавно, потому что кружка перед ним стояла почти полная, а пепельница пустая.