Книга Нецензурное убийство - Марчин Вроньский

— Салют, Юзек. — Мачеевский снял шляпу. — Однако из вас конспираторы! К тебе сюда каждый мог бы войти.

— Но не каждый знает, что я здесь. — Закшевский закрыл перо и сел.

Зыга расстегнул пальто и устроился на единственном стуле рядом с узким столом у стены. Достал портсигар, начал рыться в спичечном коробке. Как назло, все спички были обгорелые, по дурацкой привычке засунутые обратно.

— Что у тебя есть?

— Представь себе, кое-что странное о твоем Биндере. — Редактор подал сыщику огонь. — Ты тоже мог бы это знать, если бы посылал агентов не только в центр, но и на Косьминек или на Широкую.

— Не расходись, Юзек, у меня перчаток нет. Тут не ринг.

— А еще у тебя, наверное, нет кастета, как у твоих коллег в Замке. — Закшевский затянулся папиросой. — Однако к делу. Я искал малину у товарища на Косьминеке и, представь себе, прямо на Длугой наткнулся на однокурсника.

— Фамилия и адрес. — Мачеевский вытащил из кармана блокнот.

— Адам Гайец. Живет в служебной квартире на Крохмальной. Конторский служащий с сахарного завода.

— Ты очень честно колешься, — засмеялся младший комиссар. — В чем тут соль, а?

— Я не колюсь, Зыга, а помогаю коллеге спортсмену, — одернул его Закшевский. — А вот в чем соль? Что ж, не отрицаю, я этого человека не люблю. Из-за него меня чуть не повесили, и это еще на первом курсе.

— А что ты такого напроказил?

— Я? Ничего. Гайец был корпорантом и не придумал ничего лучшего, как стать руководителем национального кружка. Ну, ты понимаешь, «скамеечное гетто»[28]для этих недокатоликов в нашем католическом университете. И вот, когда я как-то раз его встретил ночью, то зашвырнул эту его дурацкую корпорантскую шапку на фонарь. Около главной почты, как раз на углу. Но как-то из этого ничего не вышло. Гайец ведь знал, что делал, когда примазывался к фашистам, потому как единственно благодаря содействию корпорации продержался в университете целых три года. Не слишком сообразительный, как видишь. До такой степени, что когда меня увидел, не вспомнил даже, что мы с ним были на ножах, наоборот, расклеился весь. Он не был трезвый, факт, но чтобы сразу обниматься с коммунистом? В любом случае он начал мне льстить, что я порядочный человек, потому что никогда никем не прикидывался, не то что некоторые. Ну я и потянул его за язык, кто прикидывается. А он на это, что всего ожидал, но только не того, что Биндер якшается с пархатыми.

— Что? Биндер с пархатыми? — повторил ошарашенный Зыга.

— Именно так и сказал. Возвращался ночью из пивной и случайно видел, как Биндер, еще один тип и какой-то раввин совещались в автомобиле на Краковском Предместье.

— У дома Биндера?

— Не знаю, я не хотел вспугнуть Гайеца. Соображает он в общем-то дерьмово, но он не идиот. В любом случае это было на прошлой неделе, за пару дней до убийства.

— Предумышленного убийства, Юзек, — поправил его Мачеевский. — Ты как юрист, даже красный юрист, должен понимать разницу. В каком автомобиле?

— В «роллс-ройсе», — сказал с серьезным видом Закшевский.

— Что? — Зыга поднял глаза от блокнота. — Издеваешься?

— Ну, потому что глупый вопрос. Откуда мне знать?! Там ведь Гайец был, а не я. Черный, большой, крытый. Вот и все, — сказал со злостью редактор «Нашего знамени».

— Ну тогда поболтаешься на Крохмальной, позовешь Гайеца на водку…

— Хочешь, чтобы я ссучился а, Зыга?! — Закшевский искромсал окурок каблуком. — Кому ты это говоришь?!

— У меня нет времени на твое жеманство. Не позже чем завтра ты должен мне что-нибудь нарыть. Ты ведь мой должник, нет?

Закшевский подошел к окну. Посмотрел во двор и уселся на узкий подоконник. Потом отвернулся и глянул исподлобья на Мачеевского.

— Я этого ожидал. В конце концов все равно из тебя вылезет мент, Зыга. У меня есть еще кое-что, но после этого мы будем квиты.

— Говори!

— Я уже позвал Гайеца на водку. Сегодня вечером в «Выквинтной». Можешь пойти со мной, с твоей физиономией ты будешь там в самый раз.

— Спасибо за доверие, Юзек. — Мачеевский стряхнул пепел с папиросы и закрыл блокнот.

— И этим я закрою долг, — твердо сказал Закшевский.

— Если меня Гайец не разочарует. А впрочем, поболтаем… Во сколько?

— В семь. Будь чуть пораньше у вокзала, где пролетки.

Мачеевский уже застегнул было пальто, но, подумав, снова опустился на край стула.

— Еще один вопрос. Ты долго работал у Тромбича?

— Больше года, но знаю его года четыре. А что?

— Как раз! А что ты мне скажешь об этих его мальчиках?

— Зыга! — засмеялся редактор. — Тут нет ничего общего с тем, что ты подумал. У него это всего лишь невинная слабость, как для некоторых лошади или пуделечки. Он их берет, можно сказать, с улицы. Из нищих семей, которые сами с трудом могут сосчитать, сколько у них ртов кормить надо. Одевает, посылает в школу, кормит, учит есть ножом и вилкой. Через три-четыре года теряет интерес, но мальчик уже имеет какой-никакой старт. Петрек сейчас работает у Плягге и Ляшкевича младшим чертежником. Фелек в офицерской школе. Этот новый, Франек, еще учится.

— И что? За просто так?! Логично было бы, если они должны ему чем-то платить. Задницей?

— Нет, Зыга, ни в коем случае. Я с ними разговаривал, и если бы он что-то такое делал, я лично бы надавал Тромбичу по морде. Невинная слабость. Не знаю, что там сидит в Тромбиче, но в отношениях с людьми он прямо-таки душа-человек. Не было такого случая, чтобы не одолжил денег или не дал аванса.

— Ну тогда до свидания, до без чего-то семь, товарищ Закшевский. — Мачеевский поднял руку в пролетарском приветствии. — Не дай схватить себя ментам.

* * *

— Говорите, пан доктор, такой артист? — спросил Зыга.

— Как я уже сказал, точнейший удар прямо в почку, — донеслось из трубки. — Вонзил нож и повернул, знал, что надо делать. Если артист, то в области хирургии.

— Да, благодарю вас, до свидания. — Младший комиссар положил трубку.

Крафт закончил приводить в порядок протоколы, то и дело поглядывая на часы. Мачеевский перевел взгляд на свой стол, заваленный заметками. Вернувшись со встречи с Закшевским, он пытался разгадать, кто мог быть заинтересован в том, чтобы погибли два человека, один их которых в газету писал, а другой из нее вычеркивал.

Да, Зельный, хоть и… зеленый — младший комиссар улыбнулся этой ассоциации, — был прав. Если бы один убил второго, тут все ясно. Но только если редактор цензора, не наоборот.