Книга Легенды Невского проспекта - Михаил Веллер

Это было время, когда офицер мог быть уволениз кадров по статье за морально-бытовое разложение. И не желавшие служить этоиспользовали — умело и демонстративно разлагались. Они пили и куролесили, покаих не выгоняли, и тогда, с облегчением сняв погоны, устраивались на гражданке.Существовала даже целая лейтенантская наука, как уволиться из армии. Целаясистема приемов и уловок. Типа: лейтенант с опозданием прибывает утром прямо кполковому разводу на двух такси: первое с ходу тормозит прямо у ног командираперед строем, и оттуда торжественно выходит пьяный расстегнутый лейтенант, а извторого шофер бережно выносит его фуражку и надевает лейтенанту на голову; шиксостоит в том, чтобы начать движение отдания чести еще при пустой голове,закончить же прикладыванием ладони уже к козырьку.

И Штейн куролесил как мог. Но переборотьинтеллигентность натуры он все-таки не мог, и куролесил как-то неубедительно.Тоже пробовал пить, но мешало субтильное сложение и оставшийся слабым послеблокады желудок, и банку он не держал. Пробовал выходить на развод в носках,отдавая честь адмиралу на стенке ботинком. Выпадал во время инспекции за борт.Вверенная ему радиослужба на учениях ловила то шведский сухогруз на горизонте,по которому, к счастью, промахивались, то вражьи голоса, которые каким-тоудивительным образом усиливаются по корабельной трансляции, так что все в ужасепредставляют себе поражение в неожиданно начавшейся Третьей Мировой войне и ужезахваченный врагом Кремль… Другого бы уже под барабанный треск расстреляли.

Но ему не везло. Как-то к нему относилисьснисходительно. Он обрел репутацию вот такого поэта, интеллигента, человекатонкой душевной организации и романтика — безвредного, то есть, дурачка,потешающего моряков в их трудной службе. Офицеры, в скуке гарнизонной жизни,его обожали — кроме непосредственного начальства, которое увлеклось своего родаспортом: кто быстрее спихнет его со своего корабля. Щегольством было спихнутьего недругу.

Пробовали сплавить его с командой на полгодана Целину, и потом еще полгода вылавливали по степям его дезертиров. Еслиотправляли на берег перебирать с матросиками лук или картошку, матросикинеукоснительно загоняли овощ налево и, перепившись, дрались с комендантскимпатрулем. На него можно было твердо рассчитывать — что все будет именно не так,как надо.

Тем временем, заметьте, проходит то самоехрущевское сокращение миллион двести. Офицеров увольняют с флота, они плачут имолят оставить, потому что любят море и жизни на гражданке не представляют, — алейтенант Штейн плачет и молит, что не любит море и хочет на гражданку, ипродолжает служить. Такова особенная военная мудрость. Все наизусть знают, чтодраматург Штейн, личный друг главных адмиралов, его родной дядя и протежируетплемяннику, и предпочитают не встревать в родственные отношения. Вдруг дядякуда стукнет, лапа неслабая; себе дешевле помогать расти молодому офицеру.

И Штейн вырастает до старшего лейтенанта. Этотпраздник он отметил пропиванием месячного жалованья и безысходным рыданием.

Офицер рыдает, а служба идет. И он постепенноприспосабливается. У евреев вообще повышенная приспособляемость. Он ведет вДоме офицеров флотское ЛИТО. Ездит на совещания флотских корреспондентов.Посылает в издательство сборник стихов. И подходит время, и ему присваивают капитан-лейтенанта.

Жизнь кончена… Тянуть лямку еще пять лет… затопотом он выйдет с этим званием в отставку — и вот тогда, на закате зрелости,начнется вторая, она же настоящая, жизнь. И все будет еще хорошо. Он считаеткалендарь…

А проверяющий кадровик, между делом:

— Как там у тебя этот чудик, ну, поэт,племянник Штейна? служит? жив?

— Ничего, товарищ адмирал. Конечно, не моряк…но старается.

— Ну хорошо. Дядя высоко вхож… ты не очень, вобщем… понимаешь. Я б его, конечно, сам удавил… но ты не зажимай там особо.Срок очередного звания когда? представь, представь…

Штейн уже сговорил себе работку на берегу, ужекупил ящик коньяку для отвальной, и тут ему сообщают радостную новость:

— Ну… ставь!.. Причитается с тебя.

— Да уж! — счастливо соглашается он.

— Представили на капитана третьего ранга.Слыхал?

— Кого, — говорит, — представили? Куда?..

— Тебя! Иди — покупай погоны с двумя просветами.

Штейн оседает на пол, потом встает и идет вгарнизонный магазин покупать веревку. Господи, не по вине кара. Это означаетждать отставки еще пять лет! Этого он не вынесет.

Сказано — сделано. Вместо хождения на службуон садится вплотную к праздничному ящику коньяка и неделю справляет по себепоминки. А выпив ящик, последнюю бутылку сует в карман, садится в поезд и едетв Москву. К дяде. Плюнув на гордость, он решает обратиться за помощью квеликому драматургу и каперангу в отставке своему дяде в третий и последний разв жизни.

И он вваливается в дядину шикарную квартиру наКутузовском. И дядя встречает явление племянника-обалдуя с неудовольствием.Потому что такой родственник-недотепа несколько марает его моряцкую репутацию.Помогал ему, помогал, а все без толку…

Племянник снимает шинель, трет лапкой трещащийлоб, получает добрый шлепок по загривку и добрую чарку на опохмел:

— Ну… как служба идет? Чем порадуешь? Пора и очередноезвание получать.

При слове «звание» племянник искажаетсяобликом, приземляется мимо стула, плачет и говорит:

— Дядя! Ты же знаешь, что я, в общем, неофицер. Я по натуре сугубо штатский человек. Я учился играть на скрипке иокончил музыкальную школу. Я поэт. Я пишу стихи. У меня даже книжку хотели виздательстве принять…

— Что же — скрипка! — гремит дядя, человеккрупный и удачливый, без сантиментов; набрался душевной грубости у адмиралов. —Римский-Корсаков тоже был композитор, а какой морской офицер был!

— Дядя, — говорит Штейн. — Я не Римский, а тыне Корсаков. Ему хорошо, он бронзовый памятник. А моих сил больше нет. Если мнедадут капитана третьего ранга, я застрелюсь.

— Странное отношение к карьере, — несоглашается дядя. — А чего ж ты хотел — сразу прыгнуть в адмиралы? Послужисначала.

— Не буду служить! — буйствует племянник. —Это ты во всем виноват!

— Ах ты щенок! — говорит дядя, каперанг вотставке и великий военно-морской драматург. — Да если бы не я, ты бы вообще вучилище не поступил…

— Да, — вопит племянник, — и был бы счастлив!Это ты — «кем ты хочешь быть! кем ты хочешь быть!» — погубил мою жизнь!..