Книга Патриот - Алексей Анатольевич Навальный

институт управления, инженерно-экономический факультет. Отец в дополнение к своему военному училищу в 85-м году закончил заочно юридический институт — в армии это позволялось — и перешёл из ПВО в военные юристы, стал работать юрисконсультом Таманской дивизии. Таким образом наша семья окончательно переместилась в ту часть советского общества, где мне было положено поступить «в приличное место», а в противном случае я становился позором семьи.

Фраза «учись хорошо, а то не поступишь» нависала надо мной класса с шестого. Концепция «хорошей» учёбы предполагала следующий диапазон: от одних пятёрок (это значит, что ты ботаник, и такое, конечно, нереально) до равного соотношения пятёрок и четвёрок. Очень плохо, если ты получаешь одни четвёрки. Троек быть не должно. Фраза «мам, у меня, похоже, будет тройка в четверти» сулила долгие мучения и серьёзный разговор. Не могу сказать, что меня особенно ругали за плохие оценки, просто самому было понятно, что быть троечником — это серьёзное преступление.

Главным предметом в советской школе была математика. За четвёрку по ней мне приходилось бороться. В старших классах добавилась борьба за четвёрки по химии и физике. Задачи по этим предметам бесили меня своей абстрактностью. Тригонометрия, необходимость разбираться в том, какой длины будет гипотенуза у треугольника, если известны длина одной его стороны и косинус одного угла, вообще сводила с ума. Понятно, что на мое классическое восклицание: «Да зачем мне вообще это надо, я никогда в жизни не буду использовать косинусы!» — следовали такие же классические объяснения: «Это должен знать каждый образованный человек» и «Вдруг ты вырастешь и решишь стать инженером».

Инженером я быть не хотел. Я любил читать. Это было огромным преимуществом в других школьных предметах, от литературы до истории. Каждую весну, когда учитель выдавал огромный список летнего чтения, класс стонал и возмущался, а я втайне ликовал. Ведь лучшего развлечения, чем чтение, не существует! Ну разве что, как я писал выше, что-нибудь взрывать и поджигать. В обед читать книжку, а вечером пойти что-нибудь взорвать — вот она, идеальная жизнь. К сожалению, мою страсть к чтению серьёзно ограничивал всё тот же дефицит, ведь хорошие книги было очень сложно достать. Например, для этого каждый месяц, в день, когда в книжный магазин завозились новинки, матери приходилось вставать в четыре утра и занимать очередь. Ещё можно было сдавать макулатуру и получать за это талоны на покупку книг — но прежде нужно было ещё найти магазин, где эти книги продавались. Одна из моих любимых книг в детстве — сборник рассказов О. Генри — была получена именно таким способом: сколько-то килограммов макулатуры (не помню точно сколько, но много) давали право купить одну из книг из специального каталога.

Интересный феномен: с детства я привык, что люди, которые меня не очень хорошо знают, удивляются, что я люблю читать. Видимо, физиономия у меня такая, неодухотворённая. А может быть, причина этого — высокий рост. Я почти всегда был самым высоким в любом классе, где бы ни учился. Никто никогда не спрашивал у меня: «Какую ты книжку прочитал?», все спрашивали: «Каким спортом занимаешься?» Это происходит до сих пор. Приходится отвечать: «Э-э-э, ну, всяким понемножку». Не ответишь же честно: «Никаким спортом не занимаюсь и не хочу. Ни за какую команду не болею. Отстаньте от меня, я хочу сидеть в углу и читать книжку».

Так что моя любовь к книжкам была постоянна, а к спорту, как и у многих людей, в лучшем случае вспыхивала и довольно быстро потухала. К тому же спортивные возможности ребёнка, живущего в маленьком военном городке, сильно зависели от такого субъективного фактора, как наличие энергичного офицера с соответствующей подготовкой, который внезапно решает вести спортивную секцию в порядке общественной нагрузки. Как-то раз такой приехал, и в школе появилось объявление: «С завтрашнего дня в нашей школе работает секция самбо». Я, конечно же, побежал записываться на самбо, представляя, как уже скоро ловкими приёмами смогу побеждать хулиганов на улице. Самбо закончилось через три месяца, когда меня швырнул через плечо старший школьник. Я ударился бедром и уполз с татами в угол, решив, что нужно полежать немного — и всё пройдёт. Не повезло: вскоре прямо в меня прилетел малыш, которого взрослые самбисты швырнули так же, — в результате к диагнозу «ушиб бедра», поставленному позже в больнице, добавился перелом мизинца. Впрочем, офицера-самбиста через некоторое время перевели в другую часть, и наша секция всё равно закрылась.

Ровно таким же образом я прошёл через настольный теннис, баскетбол и бокс. Бокс я довольно быстро бросил сам, когда понял, что вместо эффектных спаррингов тут нужно бегать, как лошадь.

Но больше всего я мечтал о каратэ. Мечта эта была запретной: в Советском Союзе была специальная статья Уголовного кодекса «Незаконное обучение каратэ» — за изучение этих приёмов можно было отправиться в тюрьму на срок до пяти лет. Понимаю, что это звучит совершенно дико и объяснить смысл запрета каратэ невозможно, но это ещё один отличный пример, показывающий, что такое Советский Союз с его манией запрещать всё на свете.

Однажды мать, которой я в очередной раз пожаловался, что хотел бы заниматься каратэ, сказала: «Так дядя Витя вроде бы им занимался». Дядя Витя был сослуживцем отца и другом нашей семьи. С этого момента я принялся донимать его просьбами показать мне приёмы. Через пару месяцев, когда он понял, что отделаться от меня не получится, он, предварительно взяв с меня клятвенное обещание, что я нигде не проболтаюсь, показал мне стопку чёрно-белых фотографий. Это был сфотографированный учебник каратэ, а на самом деле просто набор самых примитивных картинок: вот мужик машет ногой, а вот он задирает колено, нанося кому-то удар в голову. Каждая картинка была подписана японскими иероглифами, и это окончательно создавало ощущение, что дядя Витя совершает преступление ради меня. Несмотря на мольбы, взять фотографии домой он мне не разрешил, но сказал, что, если я буду хорошо учиться, он покажет мне пару приёмов. Придя домой в полном восторге, я подвесил на дверь тяжёлый мешок, не помню уж чем наполненный, сложил пальцы в какую-то хитроумную комбинацию, предназначенную для смертельного удара в солнечное сплетение, и долбанул по мешку. Следующие дней десять все у меня спрашивали: «Что это у тебя рука опухла?», а я загадочно улыбался.

Немного беспокоило то, что хулиганов в нашем городке совершенно не было. Здесь даже двери никто не запирал, а вся палитра преступлений исчерпывалась новостью: «Прапорщик Сидоренко опять напился и поскандалил с женой». Проблема полностью решилась, когда я переехал в тот самый Калининец, где стоит