Книга Бумажные летчики - Турбьерн Оппедал
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
115. Начинает угадываться закономерность. Откуда бы ни была открытка, я всегда думаю о Барселоне. Запах пороха, ее вкус во рту, силуэт каменного скелета на фоне ночного неба.
Хотел бы я, чтобы у меня остались о ней другие воспоминания. Открытка, отправленная Лакуну из Дублина, я пишу, как вкусно мы едим и как ходим по пабам известных писателей, она пьет «Гиннесс» и наслаждается отдыхом, она купила мне новый лосьон после бритья с запахом эвкалипта и высказала пожелания по поводу моей стрижки, как-то вечером мы танцевали у памятника Оскару Уайльду, проходя через парк, я заметил, что она бросает долгие тоскующие взгляды на играющих детей, но мы, конечно, недостаточно долго пробыли вместе, чтобы говорить о таком. Я перечитываю и пытаюсь что-то нащупать.
Не помогает. Все исчезло.
116. Снова на улице – снег в глаза, снег в голове, шаг за шагом по нетронутому белому снегу, белое на белом с едва угадывающимися следами, только представь, представь, как ты идешь по улице, самой обычной улице, в Осло, Оме или Осаке, середина дня, летнее солнце или летний дождь, представь себе улицу, где тысячи окон стискивают свои серые челюсти, шаг за шагом, чем больше снега налипает на сапоги, тем тяжелее идти, итак, улица, и никто из квартиросъемщиков не выставляет напоказ повседневность, скрывающуюся за окнами, и ты можешь представлять себе, как они жадно следят за каждым твоим шагом, где призраки из шпионских романов и юношеских влюбленностей продолжают жить дальше, дальше, от одного фонаря к другому в зимнем сумраке, еще дальше, туда, где дым из каминных труб и тени от штакетника нашептывают о других дверях, других постелях, других обедах, где ты со всей ясностью и неизбежностью осознаешь последствия твоих же решений, понимая, что каждый шаг на каждом углу мог быть сделан иначе, обернись, оглядись, попробуй разглядеть признаки жизни в снежной пелене, улица, где твои мечты и сны считываются безмолвными датчиками и безымянными видеокамерами, сохраняются для безликой вечности, самая обычная улица, на которой ты внезапно вспоминаешь то утро много лет назад, такое же, как сегодня, с теми же фонарями и велосипедистами, мусорными баками и серебристыми облаками, тихое, совершенно тихое, как будто земля необитаема, случайный день, когда не произошло ровно ничего особенного, и потому такой важный, день, когда ты, идя по тротуару, слышишь, как позади тебя захлопываются стальные двери каждый раз, как ты поворачиваешь голову.
117. Лишь когда я увидел безупречную остроту бритвенного лезвия, я забыл все несущественное.
118. Сапоги лежат в коридоре. На них разводы соли, выдающие, что вчера я ходил по слякоти. И пока я раздумываю, не почистить ли их, до меня доходит – не в абстрактном и философском смысле, а очень конкретно, как обухом по голове, – что я умру. Несмотря на прогулки на свежем воздухе, тренировки в зале, капсулы с рыбьим жиром, регулярную чистку и пропитку водооталкивающим средством. Сделай завещание для дома твоего, но не забудь, что ты завещаешь его и дождям, и муравьям-древоточцам.
119. В ванной до сих пор висит одинокая бельевая веревка с пластиковой желтой прищепкой. Не думал, что в доме такие еще остались. Первое, что сделал отец, – купил сушильную машину. Бельевые веревки он больше видеть не мог. Веревка тонкая, но прочная – кажется, она могла бы выдержать канатоходца между двумя небоскребами, она гораздо крепче обувных шнурков или порванных на ленты простыней. Я отцепляю веревку от гвоздя и чувствую, как она ложится в руку – белая, тонкая и неподвижная, она вполне могла бы исчезнуть и раствориться в моем теле.
Когда отец позвонил, я смотрел из окна на грязное футбольное поле, покрытые изморозью листья, на старый дуб, вокруг которого кто-то слишком туго обвязал стальную проволоку, так что со временем она погрузилась в ствол. Я ничего не сказал. А что тут скажешь. Мама всегда говорила, что носит в себе свое пожизненное заключение. Но прошел уже целый год с тех пор, как она вернулась домой, мы думали, жизнь вошла в свое русло. Перед глазами у меня маячила веревка, привязанная к крючку в ванной, протянутая сквозь темноту как белая путеводная нить, ведущая сквозь пространство, и время, и нейроны, и круг кровообращения, в некий день в отдаленном будущем, где она заканчивается узлом вокруг кокосовой пальмы на пляже, и какие-то подростки в татуировках пытаются удержаться на ней в десяти сантиметрах от песка, и у них почти получается – может быть, получится уже на следующей неделе.
120. Плакат: каждый имеет право умереть, но это необязательно.
121. Словарь путешественника: магическое зеркало. Изобретено во Франции в XVII веке. В гладкую зеркальную поверхность вставлены выпуклые широкоугольные линзы. Они удваивают, уменьшают, искажают зрителя. Различные комбинации линз дают разный эффект. Одна рассекает лицо надвое. Другая украшает тебя оленьими рогами, собачьими ушами или ослиной мордой. Руки удлиняются, животы раздуваются. Ты – податливый материал. Выставки и парки развлечений всегда готовы об этом напомнить. Следовало бы написать книгу о роли магического зеркала в культуре. Исследовать, какие формы самоуничижения были особенно популярны в ту или иную эпоху. Быть может, это положило бы начало новой науке о человеке. Можно было бы составить статистику монструозных трендов, как мы составляем биржевые прогнозы или ведем учет выданных книг в библиотеке. Результат получился бы любопытный. Лишь тот, кто вынужден улыбаться каждый день, любит гримасы.
122. На дне ящика до сих пор лежит открытка с фотографией М. Она сделала ее в парке аттракционов рядом с пляжем на острове Сент-Килда. На снимке М стоит перед магическим зеркалом – ростом она два метра, худая, как стебель сельдерея, с угловатыми кубистскими чертами. Я думаю, это единственная фотография, на которой она выглядит именно такой, какой видит себя сама. Даже глубокая складка у рта сглажена – она всегда улыбалась криво, словно простыня, слишком сильно натянутая с
