Книга Когда Венера смеется - Стивен Сейлор

Диона, пробовавший его пищу, умер от яда, Асиций заходил к Лукцею. Само по себе это просто ничего не значащее совпадение. Но после того, как Дион покинул мой дом, и, возможно, вскоре после того, как он был заколот в своей постели, я случайно натолкнулся на улице на Асиция и нашего соседа М.Ц., и хотя то, что мне удалось услышать из их разговора, не содержало в себе ничего, прямо указывающего на преступление, теперь все эти обстоятельства кажутся мне, в ретроспективе, очень подозрительными.

Так что, когда я услышал об обвинении, предъявленном Асицию, я почувствовал большое облегчение, решив, что сейчас как раз самый подходящий момент, — если он действительно виновен, — чтобы вся безобразная правда вышла наружу, причем без всякого моего в этом участия (полагаю, ты порой чувствуешь то же самое на службе у Цезаря, когда какая-нибудь отвратительная по характеру задача разрешается без всяких усилий с твоей стороны, словно дружественный бог решил оказать тебе услугу).

Но боги переменчивы в своих милостях.

Кто, как ты думаешь, вызвался защищать Асиция? Да, именно лучший адвокат во всем Риме, наш старый друг Марк Цицерон.

Как только я услышал об этом, все мои надежды в миг развеялись. Много что может произойти на процессе, где Цицерон выступает в числе адвокатов, но истина там всплывает очень редко. Если справедливость и торжествует, то всегда наперекор цицероновским туманам и кривым отражениям, и обычно правдивость произносимых речей не имеет к ней никакого отношения.

Говорят, что ни Цицерона, ни Асиция не было в Риме, когда против Асиция было выдвинуто обвинение, — они оба находились на побережье, Цицерон — в Неаполе, Асиций — на другом берегу залива, в Байях, на своей семейной вилле. Для того чтобы обсудить дело, Асиций послал за Цицероном, который прибыл в Байи в роскошных носилках Асиция. Точнее, не в его собственных, но в носилках, подаренных ему — кем бы ты думал? — царем Птолемеем.

(Соучастие в преступлении уже можно считать доказанным! Ты скажешь, что человек, которого обвиняют в убийстве врага царя Птолемея, скорее станет скрывать свою связь с царем, вместо того чтобы щеголять ею, но, подобно большинству молодых людей своего поколения, Асиций не может удержаться, чтобы не выставить себя напоказ.)

Носилки были огромных размеров, рассчитанные на восьмерых носильщиков, причудливо разукрашенные (египетские носилки заставляют бледнеть даже самые элегантные римские средства передвижения), и сопровождались по меньшей мере сотней вооруженных телохранителей, также переданных Асицию царем Птолемеем (если царь подарил Асицию телохранителей для обеспечения его личной безопасности, как тут не подумать, что и Цицерона для его защиты в суде нанял тот же царь?). Можешь вообразить себе такое: Цицерон и Асиций обсуждают предстоящее судебное разбирательство по обвинению в убийстве, следуя вдоль берега в носилках и утопая в египетской роскоши, сопровождаемые сотней меченосцев?

Я так и не попал на сам процесс; возобновление кашля, которым я заболел в Иллирии, удержало меня дома, вдали от форума. Вифания ходила слушать, но можешь вообразить, о чем она рассказывала, когда вернулась, — я узнал, что Асиций очень миловиден, хотя немного изнурен и бледен (Вифания слышала, что он пьет слишком много вина); что друга Асиция, нашего красивого соседа М.Ц. нигде не было видно; что Цицерон как всегда говорил длинно и утомительно.

Ах да, и Асиций был оправдан как непричастный к убийству Диона.

Я жалею, что не был на суде, потому что хотел бы услышать сам, какими доказательствами оперировали стороны. Но я не жалею, что не присутствовал при том, как Цицерон своими трюками нечестного фокусника отвлекал, сбивал с толку и в конце концов переубедил судей. Не хватало мне только осложнений.

Так или иначе, но дело это пришло к завершению. Бедный Дион остался неотомщенным, но дело его еще может одержать верх…»

Я оторвал перо от пергамента, отвлеченный стуком в дверь. Повернувшись в кресле, я увидел Белбона, стоявшего на пороге.

— Письмоносец вернулся, хозяин. Он говорит, что должен получить твое письмо, если ты хочешь, чтобы он забрал его с собой.

Я недовольно поморщился.

— Проводи его в дом. Ни к чему заставлять его ждать в передней, — я снова вернулся к письму:

«Я должен заканчивать немедленно. Письмоносец Цезаря вернулся.

Я глупо потратил отпущенный мне час на пересказ слухов, циркулирующих по форуму, и ничего не успел написать о наших семейных делах. Так вот, у нас все в порядке. Вифания чувствует себя хорошо, а Диана с каждым днем становится все больше похожа на свою мать (даже более красива и более загадочна). Экон продолжает преуспевать, хотя я часто жалею, что не обучил его менее опасному ремеслу, чем то, которым занимается его отец; Менения оказалась женщиной всепобеждающего терпения, особенно когда дело доходит до воспитания необузданных близнецов. Только представь, что значит иметь в доме сразу двух четырехлетних детей, которые ссорятся, и режут себе пальцы, и простужаются…

Я должен заканчивать. Письмоносец вошел в комнату и стоит передо мной, поглядывая через плечо на статую Минервы в залитом солнце атриуме, притоптывая ногой от нетерпения.

Береги себя, Метон!»

Я посыпал пергамент мелким песком, затем вытянул губы и осторожно сдул песок на пол. Свернув пергамент, я убрал его в кожаный чехол и запечатал цилиндр восковой печатью. С неохотой передавая его письмоносцу и думая обо всем, что осталось несказанным, я присмотрелся к моему посетителю. Он был облачен во все солдатские регалии — кожаные ремни, звякающая сталь и кроваво-красная шерсть. Подбородок его выдавал решительность характера, а выражение лица было суровым.

— Сколько тебе лет, солдат?

— Двадцать два.

Он был одногодкой Метона; неудивительно, что он казался мне ребенком, играющим в солдата. Я изучал его лицо, надеясь заметить на нем следы ужасов, с которыми он должен был успеть столкнуться за свою короткую жизнь, но видел лишь мягкую невинность юности, обрамленную солдатским шлемом.

Внезапно суровое выражение его лица смягчилось. Он выглядел недоумевающим. Я понял, что он смотрит на кого-то, стоящего в дверях за моей спиной.

Повернувшись, я услышал, как шумит Белбон:

— Хозяин, еще один посетитель… Я говорил, чтобы он подождал в передней, но он все равно пришел за мной…

Сначала я не заметил посетителя, скрытого от наших взглядов массивным корпусом Белбона. Затем он проскользнул вперед, и оказалось, что недостаток роста и внушительной внешности он с лихвой восполняет ярко расцвеченным роскошным одеянием. Он был завернут с ног до головы в одежды трепещуще-красных и желтых цветов. Серебряные браслеты звякали у него на запястьях, серебряный нагрудник на стеклянных бусах свисал с его шеи, а