Книга Идолы острова Пасхи. Гибель великой цивилизации - Джеймс Перкинс

Кане громко расхохотался:

– Этого я и хочу: чтобы мы прожили с тобой сотни лет, оставаясь вечно молодыми! И каждый день будет для нас праздником!

Парэ улыбнулась ему в ответ. Она не спрашивала его, как и чем они будут жить, – Кане был мужчина и подобные вопросы могли оскорбить его: мужчина всегда найдет пищу и кров для своей семьи. И сам Кане был уверен в этом, поэтому быстро и бодро он взялся за дело; на следующее утро он построил шалаш из ветвей деревьев и лиан, покрыл его травой и широкими листьями, а землю в нем устлал мягкими лепестками цветов. Парэ показалось, что у нее никогда не было такого прекрасного жилища, – Дом Посвященных был ничто перед ним.

Закончив постройку, Кане позаботился о еде: уже к вечеру перед шалашом горел костер, а на нем запекались рыба, пойманная в ручье, и вкусные земляные клубни, которые Кане нашел в лесу. А еще через два дня у Кане и Парэ еды было в изобилии: разведав окрестности, Кане принес в ущелье и дичь, и сочные плоды, и жирную морскую рыбу, и съедобных улиток, и растения, которые можно было есть как в сыром, так и в запеченном виде.

Парэ в эти дни тоже не сидела сложа руки: как всякая девушка на острове она умела изготавливать одежду из вымоченной и размягченной древесной коры, так что вещи получались мягкими и прочными, – а потом расписывать их яркими узорами, добывая краску из земли, сажи, сока растений и плодов; не прошло и двух недель, как у Кане и Парэ появилась новая красивая одежда.

К концу месяца Кане и Парэ настолько обжились в своем ущелье, что оно казалось им домом, в котором они провели много-много лет. На рассвете птичье пение будило влюбленных, и они просыпались с улыбками на устах; птицы совсем не боялись их, садились на кусты возле шалаша и насвистывали свои песни, как будто стараясь превзойти друг друга в мастерстве. А потом, во время завтрака, пир звуков, запахов и красок гремел по всему лесу: солнечные блики, свет и тени, птичий свист, шелест листьев, журчание ручья, ароматы цветов, земли и воды, – все сливалось в одну чудесную мелодию. Она продолжалась до самого заката, постепенно стихая с наступлением темноты, и на смену ей приходил лунный гимн волшебной ночи.

Кане и Парэ не было скучно без людей: ведь скучают те, кому не нравится жизнь, те кто хотят чего-то другого, – а для Кане и Парэ не было ничего лучшего, чем жить так, как жили они сейчас.

* * *

Если в ущелье влюбленных царил мир и покой, то на острове бушевали нешуточные страсти. Островитяне разделились на две враждебные группировки: одна, более многочисленная, поддерживала вождя Аравака и требовала суровой расправы с Кане; другая, меньшая по числу, выступала в защиту сына рыбака. Никогда прежде островитяне не расходились по своим взглядам столь непримиримо, – дело дошло до того, что обе враждующие партии начали готовиться к войне.

Аравак торжествовал, хотя никак не показывал этого, – его власть росла день ото дня. Он становился настоящим повелителем, а не просто посредником в тяжбах и распрях островитян; повелителем, от одного слова которого зависела жизнь многих людей; повелителем грозным и беспощадным, подобно не знающим жалости разгневанным богам.

Приближающаяся война, – явление на острове необычное и новое, – должна была еще больше закрепить власть Аравака, поэтому он тщательно готовился к ней. Однако что-то в этой подготовке было не так: собравшиеся в Священном поселке молодые воины упражнялись под началом вождя в беге, метании камней и в рукопашных схватках, укрепляли свою силу и выносливость, – но чего-то не хватало, чего-то самого главного. И не к кому было обратиться за советом, – Баира, с которым пытался поговорить вождь, долго рассказывал о жизни богов; Аравак терпеливо дослушал его до конца, но не узнал ничего нового и не нашел ответа на свой вопрос. Тлалок, с которым хотел посоветоваться вождь, немедленно вспомнил прошлые обиды, нанесенные ему, Тлалоку, сыном рыбака, и, распаляясь от гнева, пообещал жестоко рассчитаться с Кане, – и большего от Тлалока вождь не добился. Со старейшинами беседовать было бесполезно: они теперь думали лишь о том, как бы угадать желания Аравака и угодить ему, и боялись предлагать что-то от себя.

Таким образом, на острове оставался единственный человек, к кому мог обратиться вождь, – старая колдунья Кахинали. Она жила в полном одиночестве на вершине Западной горы и водила дружбу с демонами. Могущество старухи было так велико, что даже Баира редко отваживался выступить против ее колдовских чар. Все островитяне, от мала до велика, вздрагивали от ужаса при одном упоминании имени Кахинали; они обращались к ней за помощью только в самых крайних случаях, когда даже боги были бессильны помочь. Решившись пойти к ней, Аравак, не признаваясь в этом даже себе, тоже испытывал трепет, но все же отправился на Западную гору, ибо отступать с выбранного пути не собирался.

Западная гора была начисто лишена растительности. Ее подножье покрывала сухая бурая земля, а далее начинались скалы, но не твердые и прочные, а постоянно разрушающиеся, опасные, готовые обрушиться в любую минуту в любом месте, – и часто обрушивающиеся, от чего получались непроходимые завалы. Если бы Кахинали не ставила вешки, обозначающие тропу, по которой можно было пройти, никто не смог бы подняться на гору к жилищу колдуньи. Тропа все время меняла свое направление, а бывали периоды, когда Кахинали вовсе не обозначала ее, занимаясь колдовством и не желая, чтобы люди этому мешали, – но удача, сопутствующая Араваку, не оставила его и на этот раз: вешки были расставлены, и вождь смог подняться на вершину горы.

Хижину колдуньи трудно было назвать подходящим для человека жилищем. С первого взгляда она казалась хаотическим нагромождением камней и веток, и лишь присмотревшись, можно было разглядеть что-то похожее на стены и крышу, а также лаз у самой земли, служивший входом в этот странный дом. Около хижины были расставлены шесты и между ними протянуты веревки, на которых висели необычные вещи: засушенные ящерицы и лягушки, шкурки летучих мышей, куриные лапки, какие-то диковинные корешки и длинные вязанки клубней неизвестных растений.

Сама колдунья выглядела так же странно, как ее жилище. С полуголого черепа Кахинали свисали редкие пряди волос; покрытая пятнами кожа старухи высохла и огрубела