Книга Сестра Груня - Валентина Васильевна Путилина

будет.

Она приподняла раненого, подтащила к кусту, чтоб он мог прислониться к нему, и стала перевязывать. А когда кончила, сказала:

— Попробуй встань. — И, поддерживая его, просила: — Помогай себе, солдатик, помогай, надо встать.

Он чуть приподнялся, но тут же упал.

— Не могу, — тоскливо сказал он. — Видно, пропадать мне тут.

— Я одна не справлюсь, не дотащить тебя, вишь, какой пошёл ливень. Надо позвать санитаров, они тебя на носилках унесут. Пойду схожу за ними.

— Погоди! — испугался солдат. — Попробую ещё раз встать.

Он немного приподнялся, но вновь упал со стоном.

— Вот видишь, придётся звать людей, — уговаривала его Груня.

— Так ты не забудь про меня, — с тревогой проговорил он. — Не забудешь, а?

— Что ты, солдатик, мыслимо ли такое? — укорила его Груня. — Жди, я мигом вернусь.

Она ушла, а вскоре вернулась с двумя рослыми санитарами, которые унесли раненого солдата в лазарет.

Горный Дубняк был взят штурмом. Через несколько дней удалось отбить у турок ещё два важных укрепления — Телиш и Дольний Дубняк. Замкнулось кольцо вокруг неприступной Плевны. Теперь ни с какой стороны не могла прийти к туркам помощь.

«ДОБРЕ ДОШЛИ, БРАТУШКИ!»

Плевна была полностью отрезана от основной турецкой армии. Все дороги к ней закрыты… Но осаждённые — их было пятьдесят тысяч — не собирались сдаваться, а ещё сильней стали укреплять свои позиции. Они отрыли вокруг города глубокие и такие широкие траншеи, что там могли передвигаться не только пешие, но и конные части. С молниеносной быстротой возводились прочные блиндажи. Подступы ко всем орудиям и складам с боеприпасами были заминированы.

Теперь Плевна казалась ещё более неприступной, чем раньше.

Но Тотлебен рассчитывал взять противника измором, без больших потерь. К концу ноября в Плевне начался голод, об этом говорили лазутчики, приносившие сведения о турках. И главное, о чём также говорили лазутчики, «турецкие войска падают духом и каждый день дезертируют».

Чувствовалось: вот-вот начнётся битва за город. Всё напряжённей становилось ожидание. Прибыло новое пополнение болгарских ополченцев. Лица смуглые, глаза чёрные, волосы густые, тёмные. Обмундированием тоже не похожи на русских солдат: в тёмно-зелёных мундирах с красными погонами, на шапках кресты.

Про ополченцев в русской армии отзывались с одобрением. Сам генерал Гурко сказал, что в сраженьях с турками они показали себя такими героями, которыми может гордиться и русская армия.

Турки затаились. Ни выстрела, ни обычных для них неожиданных вылазок. Тишина нависла над позициями.

А вскоре бурлящую реку Вит переплыл из Плевны болгарин-разведчик и принёс важное сведение: турки готовятся прорвать блокаду.

На рассвете десятого декабря началась атака. Сплошной цепью хлынули турецкие стрелки на первую линию обороны. Стоявший там батальон Симбирского полка был смят и оттеснён.

С ходу турецкие стрелки вклинились во вторую линию обороны. Но подоспевшие гренадеры отогнали их и захватили у них восемь пушек. А рядовой Астраханского полка Егор Жданов в одиночку пробился к турецкому полковому знамени и захватил его, уничтожив великана-знамёнщика и двух стерегущих знамя янычар.

Битва за Плевну длилась долго, становясь всё ожесточённей. Но перевес оказался на стороне русских. Среди турок началась паника. Они было бросились бежать к оставленным укреплениям, чтоб в них укрыться, но опоздали — там уже были русские.

Так, десятого декабря, после пяти месяцев сражений, отборная турецкая армия Осман-паши подняла белый флаг.

Военнопленный турецкий командующий, раненный в ногу, сидел у небольшой высотки. «Непобедимый», по-турецки Гази, сдавал победителям свою шпагу. На лице и деланное смирение, и бессильная ярость. Дрожат руки, которые он пытается спрятать от устремлённых на него со всех сторон взглядов. Рядом с ним стоят десять пашей, генералов, тоже пленных. Взяты в плен были и свыше двух тысяч офицеров, и более тысячи всадников.

Склонив головы, шли пленные — их было более сорока тысяч — и кидали на землю оружие и свои знамёна. На пленных молча смотрели выстроенные в шеренги русские гренадеры.

Единодушное победное «ура!» разнеслось над Плевной, когда было брошено наземь последнее турецкое знамя.

Освобождённый город ликовал. Торжественно звонили колокола. Болгары встречали победителей хлебом-солью, женщины осыпали их веточками самшита. Слышались возгласы:

— Братушки! Русы! Добре дошли, спасители наши! Дед Иван пришёл! Да здравствуют братушки!

Солдат зазывали в дома, ставили на стол всё, что удалось сберечь от турок. Гремела музыка.

Сквозь толпы людей пытаются пробраться Груня с Тимофеичем. Их обнимают, целуют, девушки дарят Груне белый платок. Из дома выбегает женщина с караваем хлеба в руках, в подол юбки вцепился мальчонка лет четырёх. Женщина ищет глазами, кому бы преподнести хлеб, и, увидев перед собой Тимофеича, протягивает ему каравай. Он отломил кусочек и разделил его с Груней.

Молниеносно образовался круг. Обхватив друг друга за плечи, мужчины пустились в огневую пляску — хоро. Рядом запели. Увидев, с какой радостной улыбкой и как сосредоточенно вслушивается Груня в песню, пытаясь уловить смысл, стоявший возле неё ополченец спросил:

— Разбираш, сеструшка? О чём песня, разбираш?

Груня улыбнулась в ответ.

— Про свободу поют.

— Слышишь? Слышишь? — добивается ополченец. Глаза горят, белозубая улыбка не сходит с лица. Сам стройный, высокий, Груня до плеча ему. — Разбираш? Они поют: «Вставайте, братья!» Разбираш?

— Разбирам, — по-болгарски отвечает Груня. Её глаза тоже блестят — день такой счастливый.

— По-нашему говоришь, — обрадовался ополченец. — А я умею по-вашему. Я жил в России, там учился.

Он говорил быстро, чтобы успеть сказать всё сразу, но рядом запели новую песню, и он не выдержал, подхватил её:

Откогаз е, мила моя майно льо,

Зора зазорила,

Оттогаз е, мила моя майно льо,

Войска преварвяла.

Конь до коня, мила моя майно льо,

Юнак до юнака…

Пели с нескрываемым ликованием, согреваясь песней. А когда кончили, ополченец наклонился к Груне:

— Сеструшка, разбираш что-нибудь?

Почему-то ему очень хотелось, чтоб русская сестра поняла главное. Поняла, что это не просто песни, а вера народа в освобождение, в победу, это сопротивление турецкому игу.

— Мало что поняла, — призналась Груня. — Только знаю: «юнак» значит «храбрый». И ещё догадываюсь, что «зора зазорила» — «засияла заря». Так?

— Правильно, правда! — в восторге воскликнул ополченец и сдвинул набекрень шапку с крестом так же лихо, как русские кавалеристы.

— Скажи мне ещё, — попросила Груня, — я первые слова запомнила, они повторяются, что значит: «Откогаз е, мила моя майно льо»?

— Как не понять? — искренне удивился ополченец. — «Откогаз» — значит «когда», «мила моя майно льо» — «милая моя матушка». Что непонятного тут? Эту песню наши люди пятьсот лет поют. С ней они ходили в