Книга Гарем - Кэти Хикман

При этом большой палец самой карие стал совершать круговые поглаживающие движения по зеленому основанию груши.

Взгляд девушки пробежал от руки старухи к ее лицу, потом обратно. Карие Лейла поднесла плод к губам, будто намереваясь опять откусить кусочек, но вместо этого разжала губы, высунула кончик языка и стала водить им, делая такие же ласкающие движения, что и пальцем, по основанию груши. Горячее щекочущее чувство стыда, зародившись где-то в подмышках, сделало их влажными, поднялось к плечам девушки, затем бросилось краской на шею и лицо. Язычок, продолжая трудиться, стал подниматься по телу груши к ее верхней части, обежал черенок и спустился обратно. Пузырек слюны заблестел на верхней губе женщины.

Селия хотела отвести взгляд, но не могла. За стенами хаммама чья-то невидимая рука, возможно маленькой негритянки, выключила воду, и журчание фонтана стихло. Все помещения бани погрузились в абсолютную тишину. Розовый язык старухи не переставал сновать вверх и вниз по плоду, вверх и вниз, потом внезапно ее губы сомкнулись и груша почти исчезла у нее во рту. Она впилась зубами в сочную мякоть.

Возглас смеха, тонкий и возбужденно-прерывистый, вырвался из горла Селии, чтобы тут же умереть на губах. И тотчас она осознала, какие странные перемены происходят с ее телом. Блаженное ощущение тепла, совершенно отличное от того горячего чувства стыда, которое она только что испытала, объяло ее: чувство покоя, физической расслабленности и умиротворения. С легким вздохом девушка расслабила плечи, ее пальцы, только что сжатые в кулаки, медленно разжались, беспорядочное биение сердца замедлилось. Карие Лейла продолжала свой наглядный урок, но смущение и страх Селии каким-то чудом исчезли. Лицо ее, в предыдущую минуту исказившееся в бессмысленной гримаске, обрело прежнее выражение. Чувство легкости, почти невесомости, охватило ее, но в то же время ей казалось, что тело ее оборачивают в бархат. Так начал действовать, хоть девушка и не знала этого, опиум, который дала ей карие Лейла. Словно большой птицей парила она теперь где-то под самым куполом.

Внезапно раздался резкий грохот — чьи-то деревянные палицы забряцали по дереву пола — в наружном коридоре.

— Это за тобой. — Старуха спокойно вытерла рот тыльной стороной ладони. — Ступай, тебе пора.

Селия легко поднялась на ноги. Прислужница, неожиданно снова появившаяся в комнате, помогла ей накинуть длинное, до самого полу, шелковое платье без рукавов. Карие Лейла взяла в руки кадильницу с тлеющими щепочками какого-то ароматного дерева, и они вдвоем с девочкой овеяли душистым дымком складки тяжелого платья, прозрачную ткань туники, волосы на затылке, внутреннюю поверхность бедер.

Селия пассивно позволяла им все это проделать — она словно наблюдала со стороны и видела сейчас себя так же отчетливо, как видела старуху и негритянку, с сонным безучастием дремоты. Луч заходящего солнца скользнул сквозь прозрачный купол, дымное облачко от кадила внезапно окрасилось в разные цвета. Все движения девушки стали замедленными и более плавными. Еще раньше ей объяснили, что в покои султана ее должны проводить евнухи, но даже эта мысль не пугала ее сейчас. Она не чувствовала, чтобы от страха ее сердце опять забилось или во рту пересохло. В полном спокойствии она поднесла к глазам кисть руки и стала разглядывать золотые кольца, которыми украсила ее карие Лейла. Мелькнула мысль о Поле.

«Что бы он подумал, увидев меня в такую минуту?» — спросила она себя, с улыбкой разглядывая свои руки, будто они ей больше не принадлежали. Пальцы танцевали у нее перед глазами, как розово-белые щупальца морского анемона.

— Кадин. — Внезапно Селия осознала, что к ней кто-то обращается.

Темнокожая юная служанка стояла рядом и что-то говорила. Обеими руками она поднимала к лицу девушки принесенный ранее кувшин с напитком, который до сих пор оставался нетронутым на подносе. Селия не испытывала ни аппетита, ни жажды.

— Не хочу, — покачала она головой.

— Хотите, кадин, хотите.

В первый раз девочка подняла глаза и уставилась в лицо Селии. Ее личико было очень маленьким, с заостренным узким подбородком, но взгляд казался диким и исступленным. Внезапно она скосила глаза в сторону карие Лейлы, чтобы убедиться, что та по-прежнему стоит спиной к ним, тщательно расставляя по местам драгоценные баночки. Даже в своем необычном состоянии Селия смогла разобрать, какая тревога написана на лице юной служанки, почувствовать исходящий от нее запах страха.

— Прошу вас, кадин, выпейте это. — Голос девочки прерывался.

Медленно поднесла Селия к губам небольшой кубок. Напиток был прохладным, и она осушила его в три глотка, отметив машинально, что у жидкости тот же любопытный горьковатый привкус, что и у золотой лепешки.

В сопровождении карие Лейлы и прислужницы-негритянки она вышла из дверей хаммама и пересекла дворик валиде. У порога она чуть помедлила, но уже через мгновение, впервые с тех пор, как была перевезена сюда, переступила порог Дворца благоденствия. Едва различимая нотка свободы запела в ее сердце.

Но свобода не знала дороги в эти места.

Сам Хассан-ага, главный черный страж (его смерть — хоть он и не подозревал об этом — уже витала над ним так же близко, как она витала над Селией), в сопровождении четырех евнухов ожидал у входа, чтобы проводить ее в покои султана.

Евнухи. Селия смотреть не могла на них без дрожи отвращения. Даже теперь, проведя в гареме несколько месяцев, она не сумела привыкнуть к виду этих бесполых существ, с их огромными обвисшими животами и странными писклявыми голосами. Однажды в детстве ей довелось увидеть одного из таких на площади Святого Марка в Венеции. Тот евнух прибыл со свитой торговцев, присланной великой империей турок. Он был белым, а не чернокожим, хоть и носил такие же яркие одеяния, что и его спутники. На день или около того он стал дивом в том чудном городе, затмившим цыганских шарлатанов, выдававших себя за лекарей, борцов из загадочной страны черкесов и даже чудом обретший дар речи образ мадонны из церкви Святого Бернарда, — диковины, которыми вся Serenissima[23]наслаждалась тем летом.

Селия тогда была совсем крошкой, и отцу пришлось посадить ее на плечи.

— Смотри, это castrato, скопец. — Его тогдашние слова врезались ей в память, хоть она и не поняла их значения.

Она запомнила густую курчавость отцовской бороды, когда ее пальчики ухватили его за шею, и первое впечатление от того странного, почти женского лица, с которого из-под складок тюрбана смотрели на всех добрые глаза.

Но в глазах этих евнухов ничего доброго не было. С самого первого дня ее пребывания во Дворце благоденствия люди эти — с их тяжелыми телами, налитыми кровью глазами и кожей такой черной, будто солнечный свет выжег из нее все другие краски, — казались Селии пришельцами из другого мира. Эти существа, едва отмеченные оком, исчезали в сумрачных закоулках женской половины дворца и казались ей страшнее, но не реальнее, чем те ифриты,[24]которые, по словам старых черных рабынь, бродили ночами по коридорам дворца.