Книга Живые тридцать сребреников - Петр Ингвин

И вообще. Возразить?! Мысли об этом мгновенно рассыпались в прах, их унесло штормом и развеяло над океаном новых ощущений, в котором утопило с головой и прочими частями тела, и упомянуты они, прочие, не зря, поскольку об их, этих прочих частей, собственных эмоциях Сергей не имел понятия. И тонуть (как он все же догадывался, но совершенно не представлял) оказалось божественно и невыносимо приятно. И он тонул. И топил. И удивлялся, что глоток воздуха в промежутках иногда вовсе не нужен, в полуобморочном состоянии исступления его заменяли новые, непредставимые прежде, движения — вглубь, вбок, вширь, внахлест, скручиванием или каким-нибудь другим столь же невообразимым раньше способом, жаркие, жадные, упоительные, и тогда открывалось второе дыхание, и жизнь оказывалась полна даже будучи пустой, или она такой только казалась, но казалась очень качественно, мощно и до умопомрачения роскошно. И Сергей вновь тонул, и вновь топил, утопая сам. И…

* * *

Жизнь с Амелией ничуть не напоминала предыдущий опыт. С утра будили не сияние и звук из стен, а нежные ласки. Или, как вариант, дерзкие. Предельно. Можно сказать, наглые. Иногда сознание отказывалось адекватно воспринимать буйство чужой фантазии. Происходящее было невероятно, иногда бестолково, часто безумно… но здорово. Оказывается, можно и так. Чудеса.

Одежду на территории дома партнерша волевым решением отменила. Если, по привычке или из вредности, случалось нарушить, следовало до изнеможения приятное наказание. По глазам постоянно било формами, принимавшими для Сергея изысканно-рискованные позы, полные бесстыжего великолепия. Из-за этого случались казусы. Стоило прозвучать звонку вызова, как поиски неведомо где (да где угодно, потому что где застало, там и…) сброшенных одеяний превращались в гонки на выживание. Заканчивалось все смехом и задержкой с ответом, но звонившие, как правило, все понимали. Они терпеливо ждали, сколько требуется, никто не выказывал недовольства, только плутовски ухмылялись или со снисходительной улыбкой качали головами. Мол, понимаем, сами были такими. Или, как вариант от сверстников, «сами такие».

Поначалу Сергея нервировало, он вздрагивал, ожидая увидеть на экране с укором глядевшее лицо Миры. Этого не происходило. Мира забыла о его существовании. Он потихоньку смирялся с ее отсутствием. Амелия активно помогала.

Да что там «помогала», не то слово. Она, как женщина из присказки, что «и коня на скаку остановит, и в горящую избу войдет», бросала партнера то в огонь, то в воду, то в медные трубы (сравнения из такой же старинной присказки), и безумие происходящего испепеляло, а сознание отказывалось верить, что такая жизнь возможна хотя бы в теории. Разум не верил, а ежедневная практика доказывала, что теория эта вполне осуществима и, при отсутствии других, предельно самодостаточна. Других теорий Амелия в обиход и кругозор сложившейся пары не допускала, да и думать о чем-то другом не было ни желания, ни времени, ни смысла.

О чем-то — да, но вот о ком-то…

Нет, именно об этом ком-то думать и не стоило, Сергей понимал это лучше кого бы то ни было, и никакие ограничения, отвлечения или, тем более, запреты не требовались. С глаз долой — из сердца вон.

Эх, если б все было так просто…

Почти ежедневно Амелия просила потереть спинку, предпочитая живое участие бездушным щупальцам ванника. Зачастую помощь заканчивалась лужами по всей комнате, включая места, которые ранее Сергей не представлял в качестве места для перехода в горизонталь. Впрочем, с новой партнершей отношения приобрели трехмерность и заковыристость, позволившие понять, почему Вселенная бесконечна и до конца не познаваема. Любая вертикаль в мгновение ока перетекала в горизонталь, сменялась ломаными линиями, запутывалась в узлы и через непредставимые спирали возвращалась в вертикаль в совершенно новом качестве — в пути обретя энергетику, ускорение, вкус, цвет, запах, массу, длительность… и это лишь начало списка.

После Миры Амелия казалась воплощением жизни и праздника. Плохо, что на соседней улице шел свой праздник, попасть в который было невозможно. А — вопреки всему — хотелось. Хотелось больше, чем остаться в своем. В очередной момент, когда хитренькая улыбка, что скоро обязана была превратиться в оскал, озарила нависшее сверху лицо, и оно превратилось в ехидно подсматривавшую с небес комету, в чьем хвосте дробился на части вовлеченный гравитацией астероид, Сергей спросил вроде бы невпопад:

— Когда ты перед распределением подтолкнула Миру остаться с Гансом — это была правда? Я про то, что ты сказала про Вика.

Амелия остановилась, взгляд передал массу чувств, каждое из которых могло спалить кого угодно, кроме Сергея. Гром прогрохотал где-то внутри, молнии пролетели мимо, и партнерша соизволила вымолвить:

— Обещаю рассказать в последний день партнерства — если еще захочешь знать это к тому времени. А сейчас договоримся: пока мы вместе, третьей или третьего в нашем доме не будет, и все разговоры о них отменяются до конца отношений. Или выметайся отсюда немедленно. Если считаешь условие неприемлемым, считаю до трех и вызываю комиссара, а ты объявишь о разрыве партнерства по собственному желанию. Один, два, три-и…

— Согласен!

— …и-и вы, молодой человек, сделали правильный выбор!

На уроки Сергей приходил… больше подойдет «приползал» выпотрошенным и выжатым, страшно клонило в сон, веки сами собой закрывались. Амелия гордо поглядывала на задумчивую конкурентку, вокруг которой порхал, исполняя малейшее желание, прежний воздыхатель. Ганс на Амелию не смотрел. Обе пары старательно игнорировали друг друга, никогда не пересекались, если не заставляли условия, и по возможности глядели в разные стороны. Никто ни разу не позвонил бывшим приятелям. Собственно, как и Вик. Если провести аналогию — значит, он любит. А если любит — значит, ждет. Понимала ли это Мира?

Они с Гансом смотрелись неплохой парой, и только с каждым днем грустневший взор из-под белой челки показывал, что в отношениях не все в порядке. Но Ганс не жаловался. Понятно, что просто ждал, когда ему вернут чернявое счастье, и что с ним происходило в это время, его особенно не волновало.

— Тебе хорошо? — спросила однажды Мира, когда их с Сергеем вынужденно прибило друг к другу на перемене.

Разговор затеялся, чтобы не казалось, будто они поругались. Им самим это не требовалось, но о возможной ссоре уже спрашивали посторонние, и ладно бы только одноклассники. По тому же поводу как-то звонил комиссар по здоровью — предлагал, если нужно, психологическую помощь. От помощи, естественно, оба отказались и уверили, что у них все нормально.

— А тебе? — выдавил Сергей.

Мира качнула головой, окатив запахом родных желанных волос.

— Ты не ответил.

— Мне плохо без тебя.

У него сжалось сердце. Никогда они не позволяли себе говорить о самом важном. Для Сергея.

Но первой начала она, как было сдержаться?

— Не надо об этом. — Мира попыталась обратить разговор в шутку: — Не поверю, что с Амелией может быть плохо, Ганс о ней каждую минуту вспоминает.