Книга Покров-17 - Александр Пелевин

Снова утро. Я сижу у окна и смотрю, что творится снаружи. Приехал большой военный грузовик, солдаты разгружают ящики, рядом стоит Катасонов, разговаривает с ними о чем-то.

Потом приходит Доценко, приносит миску риса с тушенкой. Хитро улыбается. Говорит, что солдаты привезли много еды. Еще он говорит, что для Большой земли штат института по-прежнему состоит из сотни человек, а никак не из пятнадцати, и поэтому запасов хватит надолго.

Он дает мне пачку сигарет. Это «Мальборо». Черт возьми, это «Мальборо»!

Жадно курю, стряхивая пепел в жестяную банку. Слышу, как снаружи газует грузовик. Солдаты уезжают.

Солдаты, заберите меня с собой.

Чешется место укола на руке.

Рука выглядит ужасно.

Снова сирены.

Очередное хмурое утро, и мне уже лучше, я стою у проходной института и курю — кажется, впервые за эти дни наконец вышел на улицу. Рядом стоит Катасонов. Моросит дождь, небо затянуто тяжелыми облаками, в воздухе пахнет сыростью. Я курю и смотрю на грязно-зеленую траву, пробивающуюся через асфальт под ногами.

Катасонов смотрит, как жадно я затягиваюсь первой утренней сигаретой и, кажется, немного завидует тому, что ему, некурящему, незнакомо это чувство.

— Вам лучше? — спрашивает он меня.

Киваю.

— Немного, — отвечаю я. — Но по крайней мере уже не ворочаюсь в бреду сутки напролет.

— Так и должно быть. Первые дни организм еще пытается бороться с изменениями. Это резкий взрыв иммунитета на всех уровнях. Потом постепенно привыкает, и становится немного лучше.

Выдыхаю дым в воздух.

— Что вы сделаете со мной, когда я, ну…

Катасонов пожимает плечами.

— Я не знаю, что к тому времени будет со всеми нами.

— Ясно.

Отвечаю этим дурацким и неловким «ясно», но совершенно не понимаю, что делать дальше.

— Зачем вы вообще тут возитесь со мной? Кормите, ухаживаете.

Катасонов опять пожимает плечами.

— А что нам еще делать?

И правда, думаю я. Что им еще здесь делать.

Я читал в газете про психолога Элизабет Кюблер-Росс, которая предложила модель из пяти стадий принятия неизбежного. У нее речь шла о собственной неизлечимой болезни или потере близкого. Отрицание, гнев, торг, депрессия, смирение. Известная концепция. Я курю и думаю: это депрессия или смирение? А может, я еще на стадии отрицания, и еще только предстоит пережить весь этот ад? А может, я вообще прохожу все эти стадии одновременно и запутался в них?

Не понимаю, что чувствую. Не знаю, что делать и куда идти. Кажется, даже не очень понимаю, кто я теперь.

— Однажды я убил человека, — говорит вдруг Катасонов чистым и спокойным голосом, от которого я вздрагиваю.

Я оборачиваюсь на него.

— Да, убил, — продолжает Катасонов. — Это было еще в восемьдесят втором году. Один наш сотрудник… Ну, тогда у нас было еще много сотрудников. Это был эксперимент с угольком, и он… В общем, да. Мы тогда еще не знали, что это вообще такое, не знали, что это не вылечить. А потом он стал превращаться. Совсем превращаться. Вырос хвост, ноги стали как копыта. Когда все стало понятно, он попросил… Он очень долго просил, мы понимали, что это надо сделать, но никто не хотел. Пришлось тянуть жребий. Положили бумажки в шляпу. Я и вытянул.

Катасонов выбрасывает вперед руку, вытянув вместе указательный и средний пальцы, дергает кистью и резко выдыхает губами:

— П-ф-ф-ф.

И поворачивается ко мне с виноватой улыбкой.

— Прямо в лоб. Хорошо, что у него не было семьи на Большой земле.

— И? — спрашиваю я, не понимая, к чему он ведет.

— Его звали Сергей Кайдановский.

* * *

14 сентября 1993 года

Закрытое административно-территориальное образование «Покров-17», Калужская область

Под утро сквозь сон мерещились какие-то голоса внизу, шум подъезжающих машин, крики и ругань. Я не сразу понял, происходит это во сне или в реальности, но в какой-то момент с улицы совершенно отчетливо прогремел выстрел. Но апатия достигла такой степени, что даже на это было уже наплевать. Перевернулся на другой бок и снова вырубился.

Не помню, сколько удалось продремать, но сон закончился настойчивым стуком в дверь комнаты.

Зачем стучать, она же открыта, подумал я, отрывая голову от подушки и пытаясь разлепить сонные глаза. За окном, как всегда, серое небо, капли дождя на стекле и черные окна дома напротив. На стене Арнольд Шварценеггер.

Я свесил ноги с кровати, как всегда, посмотрел на руку: покраснение и желтоватые фурункулы распространились на половину ладони и дошли до локтя. Гудела голова. Слегка подташнивало.

Снова постучали в дверь.

Я натянул потертые тренировочные штаны, которые выдал вчера Катасонов вместо испорченных (не помню как) брюк, взял очки с тумбочки, нацепил их на нос.

— Открыто, — сказал я.

Дверь распахнулась.

На пороге стоял полковник. Как его фамилия?.. Каменев? Да, Каменев. Тот самый, кто вколол мне в руку уголек. В потасканном полковничьем мундире, с недовольным лицом, маленькими голубыми глазами и вечно оттопыренной нижней губой. Через плечо висел офицерский планшет.

За его спиной стояли два автоматчика в масках.

Я резко встал с кровати, попятился в сторону окна.

— Не бойтесь, — Каменев поднял руку, пытаясь успокоить. — Я просто поговорить.

— Прошлый разговор был не очень приятным, — сказал я.

— Сядьте, сядьте, — Каменев прошел в комнату, осмотрелся. — У меня к вам дело. И, конечно, надо бы извиниться…

— Извиниться? — у меня задрожал голос. — За то, что вы… Вот за это, да?

Я поднял изуродованную руку.

Каменев прикрыл глаза, поморщился, повернулся к автоматчикам за спиной и сказал им:

— Ребята, постойте снаружи и закройте дверь. Разговор будет с глазу на глаз.

Оба кивнули, закрыли дверь.

Каменев задумчиво хмыкнул, сделал пару шагов, взял табурет и подвинул его к моей кровати.

— Садитесь, — сказал он, указывая на кровать.

— Что уж теперь делать… — пробормотал я и присел на край кровати, как можно дальше от полковника.

— С чего бы начать… — заговорил полковник. — Во-первых, да, я хотел бы извиниться, впрочем, думаю, вам это не особенно важно.

— Лучше скажите, как вы здесь оказались и… — я сразу вспомнил утренние крики и выстрел. — Что вообще произошло?

Полковник развел руками.

— Можете считать, что в Покрове-17 меняется власть. Понимаете, все это время руководство Института выполняло здесь функции городской администрации. Функции, надо сказать, не то чтобы обширные, но какие уж есть. У них была власть, а мы в интересах этой власти обеспечивали порядок. Пока пару дней назад не стало понятно, что…