Книга Записки датского посланника при Петре Великом. 1709–1711 - Юст Юль

28-го. В Нарву прибыл нарвский обер-комендант Нарышкин[83] и (был встречен) салютом из 24 орудий. Он одновременно состоит и обер-комендантом во Пскове.

В чужих краях надо описывать все, что узнаешь, а потому я не обойду молчанием способа, каким варится в Лифляндии пиво. (Способ этот) следующий. Прежде всего берется кад во столько бочек, во сколько предполагается сделать затор: воды в нее вливается, смотря по количеству имеющегося солода и по тому, какой крепости хочешь (варить) пиво. (Затем) солод размешивается в кади, и туда бросают раскаленные ядра или раскаленные камни, в количестве достаточном для того, чтобы заставить закипеть затор; между тем его все продолжают мешать. (Когда) затор достаточно размешан, его, как и в Дании, ставят на огонь, потом сливают, а на (сусло) снова наливают теплую воду, из которой впоследствии образуется слабое пиво (жамни употребляются теми, у кого нет средств на покупку ядер:). Камней нельзя пускать в ход более одного раза, потому что при вторичном нагревании они разлетаются на куски, не без опасности для стоящих возле, что, впрочем, часто случается и с (теми) камнями, которые в первый раз кладутся в огонь. Накаливают их (так): сначала кладут слой дров решеткой, полено от полена в малом друг от друга расстоянии, затем слой камней, потом опять слой дров и опять слой камней, смотря по количеству камней, требуемых примерно (для пивоварения). И хотя этот способ поглощает больше дров, чем обыкновенный, употребительный в Дании и других (странах), тем не менее (лифляндцы) пользуются им предпочтительно перед сим последним, так как, по их мнению, расход на дрова, которые здесь весьма дешевы, с избытком покрывается выгодой на солоде, из коего (при этом способе варки) извлекается будто бы более силы (чем при обыкновенном), что весьма вероятно. По словам лифляндцев, солод, если его кипятить (обыкновенным способом), теряет свою силу.

В Лифляндии, как и в других (странах), пиво варится также лицами высшего сословия, однако весьма немногими.

29-го. Я послал секретаря миссии Фалька к генерал-адмиралу и затем к обер-коменданту: (к генерал-адмиралу), чтобы просить его отобедать у меня завтра; (к обер-коменданту), чтобы поздравить его с приездом (:хотя сам он ни через кого не известил меня об оном:), и тоже пригласил его на завтрашний обед с генерал-адмиралом. Но (обер-комендант) велел (только) кланяться и сказать, что мы, без сомнения, еще перед тем увидимся. Хотя (ответ этот) мог иметь двоякий смысл, однако я легко угадал в нем намек, что я первый должен посетить (обер-коменданта), о чем ему, в сущности, не следовало напоминать, если б даже он был (прав). Впрочем я знал, что русские, в том числе и он, стали учиться в школе вежливости лишь при теперешнем царе и еще сидели там на задней скамье[84]. Поэтому мне (оставалось) только сожалеть как об (обер-коменданте), так и о прочих (русских) и ждать, чтоб они (чему-нибудь) научились.

30-го. Согласно обещанию, генерал-адмирал и петербургский комендант генерал-майор Брюс пришли ко мне обедать. Что же касается до обер-коменданта, то когда, ввиду его неприхода, я вторично послал его звать, он велел благодарить и сказать, что не придет, причем не извинился и не сослался ни на какой предлог, из чего я заключил, что он не намерен быть у меня первым. Следовательно, накануне, сделав заключение о его неразумии и высокомерии, я не ошибся.

Я дал понять генерал-адмиралу, что объясняю себе отсутствие обер-коменданта тем, что он на меня в претензии, но что я имею большее основание быть в претензии на него, так как до сих пор он еще не сделал мне чести известить меня о своем приезде.

Октябрь

1709 г. 1-го. Без сомнения, генерал-адмирал Апраксин доверительно передал сказанное ему мной накануне обер-коменданту Нарышкину, и последний, кажется, принял этот урок и напоминание к сведению, ибо с утра прислал к мне одного капитана извиниться, что не мог явиться на мое приглашение, и только тот поздравил меня с приездом, а также уведомил о своем (прибытии), но при сем изъявлении вежливости было досадно то, что (Нарышкин) велел (вместе с тем) сказать мне, что жаждет со мной видеться; а это (опять-таки) имело вид намека, что я должен прийти к нему (первый).

2-го. Ездил осматривал лагерь, разбитый в красивой местности, на возвышенной равнине, приблизительно на расстоянии одной мили от города. По моей просьбе для этой поездки генерал-адмирал одолжил мне свою карету, запряженную шестериком, и шесть белых (верховых) лошадей под сопровождавших меня людей. (В лагере) я обедал у генерал-майора Брюса. Хотя у русских день этот был постный, тем не менее с нами обедало несколько русских офицеров, из коих иные за отсутствием на столе рыбы ели мясо; (впрочем), другие (довольствовались) хлебом с солью, огурцами, свеклою и тому подобными появлявшимися на столе яствами. После обеда генерал (Брюс) приказал трем полкам произвести для меня учение и сделать в мою честь несколько залпов, что было исполнено весьма удачно[85].

У генерала Брюса было два одногорбых верблюда, возивших в походе его палаточные принадлежности и одеяла. Обыкновенно русские офицеры выписывают себе этих животных из Астрахани. До похода они весьма полезны, так как два таких (животных) подымают столько же, сколько везут десять русских малых повозок или болоков[86]. Если только вволю кормить верблюдов соломой, (подстилать) им мягкую постилку да каждые три-четыре дня подбадривать солью, служащей для них как бы лекарством, то они довольствуются небольшим (количеством) корма (из) осоковатого сена. Признаком их бодрости служит прямое положение горба на спине: ибо у слабых и истомленных (животных) он свешивается в ту или другую сторону.

При каждом из 10 полков, расположенных здесь лагерем, численностью (в общей сложности) в 12 тысяч человек, находилось по 2 полевых орудия. К лафету каждого из этих орудий прикреплены были по сторонам две маленькие ручные мортиры.

3-го. Обедал у обер-коменданта Нарышкина. Тут мы свиделись с ним в первый раз. Заключение о его гордости, которое я вывел из упомянутых его посланий, оправдалось, ибо он не только не встретил меня в дверях, но и в горнице не сделал двух шагов в мою сторону, чтоб поздороваться со мной, и, если б я первый ему не поклонился, он, мне кажется, и по сие время не решился бы ни на какое приветствие.