Книга Пробуждение Рафаэля - Лесли Форбс

Шарлотта не замечала женщину на этих сходящихся линиях перспективы, но обратила внимание на странно стальной свет, заливавший двор. Подобная же рассветная чистота пронизывает «Идеальный город», решила она, и это вместе с царящей на картине (и здесь сейчас) выразительной, почти выжидательной тишиной рождает ощущение, что сцена вот-вот оживёт. Появятся актёры, и начнётся Возрождение. Заиграют фонтаны, запоют бродячие музыканты, зазвучит оркестр.

♦

— Название картины Рафаэля «Портрет Дамы», или, иначе, «Мута», можно перевести и как «немая», и как «молчащая женщина», — начала Донна и тут же захихикала, услышав шёпот итальянца звукооператора:

— Молчащая женщина — что за оригинальная и интересная концепция!

— Дубль второй! — крикнул Джеймс, и Донна вернулась к началу.

На сей раз она спокойно, даже ресницы не дрогнули, упомянула о щедрой финансовой поддержке со стороны графа Маласпино (она чуть не послала всех куда подальше, когда утром читала исправленный вариант!) и о возвращении картины после многомесячного отсутствия на её место здесь, в урбинском Палаццо Дукале, герцогском дворце.

Пока всё хорошо. Следующий абзац был посложней — даже с большим количеством терминов, чем тот вариант, на котором Шарлотта безуспешно пыталась настаивать неделю назад. Она не стала бы торопиться вставлять все эти словечки, думала Донна, если бы дальше пришлось зачитывать чёртов текст самой. Сделав глубокий вдох и помня, что нужно улыбаться, она очертя голову бросилась вперёд:

— В этом портрете Рафаэль заимствовал у старых фламандских мастеров обычай помещать внизу картины выступ, на который женщина явно опирается рукой. Но «Мута» протягивает палец дальше и, такое впечатление, Давит на раму картины, желая распахнуть её, как створку окна, — Донна безнадёжно попыталась перевести дух, не Делая паузы, — эта рука с вытянутым пальцем усиливает трение…

— Впечатление, — поправила её девушка — помощник режиссёра, сверяясь со сценарием.

— …впечатление трёхмерности картины, которую мы созерцаем.

«Созерцаем! — подумала Донна. — Кто, чёрт её подери, сейчас так говорит!»

— Отлично, Донна, — похвалил Джеймс, — но… мм… не могла бы ты вернуться ещё раз к началу?

Донна сделала, как её просили, и двинулась дальше:

— В её вытянутом пальце, как и в сжатых губах, содержится намёк на то, что она отнюдь не замкнулась в прошлом, а знает тайну, которую могла бы, если бы захотела, поведать нам; однако она предпочитает молчать… Эй, Джеймс? Почему я не могу сказать просто: «Если бы эта картина умела говорить, она могла бы кое-что рассказать нам?»

— А потому… — взорвалась Шарлотта и резко остановилась, поймав иронический взгляд Джеймса.

— Шарлотта? Ты не находишь, что это неплохой вариант?

— Нет, — ответила Шарлотта более сдержанно. — Нет, я против, потому что… среди того, чем интересна эта картина, чуть ли не главное — это… эта таинственность её молчания. Именно её молчание говорит… говорит разным сторонам нашей души… порождает сомнение, даже разрушает убеждение… тогда как… тогда как… посредственное искусство просто заявляет то-то или то-то.

Не успев закончить свою страстную речь, Шарлотта пожалела, что не сдержалась, поскольку понимала, сколь уязвимой станет, если режиссёр не примет её точку зрения. И Джеймс, конечно же, сухо заметил, что в данном случае, принимая во внимание зрителей, он согласен с Донной, которой и сделал знак начать снова.

Донна заметила, как Джеймс, вращая глазами, показал на неё оператору кивком головы, и решила, что он подсмеивается над её неспособностью прочесть текст, увидела она и как Шарлотта осуждающе сложила губы гузкой, словно собираясь сунуть в рот два пальца и лихо свистнуть, подзывая таксиста. Сзади подошла уборщица и присоединилась к зрителям. «Господи Иисусе, — подумала Донна, — отчего бы не созвать всех на свете, чтобы они полюбовались, как я тут срамлюсь!»

Вскоре очередная неприятность:

— …точно так же, как в Ватикане, Рафаэль использовал архитектурные экстременты… а, ч-чёрт!

— Дубль пятый.

Глубокий вдох, ослепительная улыбка, выдох-вдох:

— …Рафаэль использовал архитектурные элементы, чтобы срыть…

— Скрыть, а не срыть, — поправила помощница режиссёра.

— Дубль шестой.

— …архитектурные алименты…

Она увидела, как жена графа что-то шепчет на ухо ему, а потом Анне. Все трое кивают и улыбаются.

— Седьмой.

Донна чувствовала, что теряет контроль над собой, прежде чем слова перепутались на языке:

— …архитекторы, чтобы скрыть экстременты… зараза!

Охранник, уловив, что атмосфера накаляется, оторвался от «Зрителя», дешёвого тележурнальчика, и поднял голову. Съёмочная группа открыто ухмылялась, но Джеймс, сделав над собой усилие, перечеркнул длинный абзац и нервно сказал:

— Ладно, Донна. Пропустим это место и начнём вот… вот отсюда, с середины страницы.

Шарлотта смотрела, как глубокие идеи, которые она пыталась высказать в сценарии, безжалостно вычёркиваются, выхолащиваются во имя простоты. Неужели в эту эру фаст-фуда людям нужно всё разжёвывать и класть в рот? Неужели всё, что нельзя получить быстро, с помощью ли скальпеля пластического хирурга, или персонального тренера, или стопки банкнот, не вызывает Доверия? Целью было равенство — быть равно невежественными, славить невежество. В этом дворце живёт отголосок ренессансной души герцога. Она старалась сосредоточиться на купидонах лепного фриза огромного зала и бараньих рогах по стенам, только чтобы не чувствовать резкого запаха лосьона после бритья, которым обдавал её стоявший рядом священник. Он носил эспаньолку и очки по последней моде, не сочетавшиеся со старинным покроем его сутаны. С ним — она даже вздрогнула, заметив его, — стоял пожилой господин с военной выправкой, которого она видела вчера утром из окна рафаэлевского дома; сейчас он не сводил глаз с графа.

— Дубль восьмой.

Паоло, от которого не ускользнуло, как напряжено лицо Донны и что под мышками у неё расплылись тёмные круги, хотелось как-то помочь ей. Опустив глаза, стиснув кулаки, он переживал все её ошибки как собственные; он желал ей успеха. Когда Джеймс бросил оператору что-то едкое на её счёт, Паоло зло посмотрел на него, так глубоко его ранило замечание, словно предназначалось ему. Он говорил себе: она слишком молода для этого, они её доконают. Ему хотелось увести её, пока её окончательно не уничтожили.

— Девятый.

Голова и руки Донны дёргались, как у пластмассовой куклы.

Десятый… Одиннадцатый… Двенадцатый…

Цифры и слова отзывались пульсирующей головной болью. Язык повиновался с трудом. Обыкновенные слова — «палец», «рама» — звучали бессмысленно, словно иностранные. Все прикрывали ладонью улыбку или зевок. Неужели даже уборщица смеётся? Вот, даже подошла ближе, чтобы получше разглядеть запинающуюся канадку, поставившую себя в глупое положение.