Книга Непристойные предложения - Уильям Тенн

И может ли вообще Одобритель понять это искусство, если у него нет даже самой простой информации, необходимой для этого понимания? Если их корабли покинули обреченную Солнечную систему с грузом исключительно утилитарных предметов? Если они лишают свое потомство возможности хранить какие-то детские сокровища из страха развить в нем сентиментальность – так, чтобы, прилетев на Процион XII, никто не лил бы слез по погибшему родному миру или оставленному на нем щенку?

И все же какие невероятные шутки проделывает история с человечеством! Те, кто бежал прочь от музеев, кто не везет с собой ничего, кроме бездушных микрофильмов того, что находилось в их Одобренных культурных центрах – все они еще узнают, что пренебрегать человеческой сентиментальностью нереально. Безликие, утилитарные корабли, что несут их к чужим мирам, сделаются там музеями прошлого. Их рациональные формы послужат источником вдохновения для храмов не родившихся еще религий.

Что это такое со мной творится? Что я несу? Я всего-то хотел объяснить причины своего раздражения…

29 мая 2190 г.

Я принял несколько важных решений. Не знаю, удастся ли мне воплотить в жизнь важнейшее из них, но я попытаюсь. Самое ценное для меня сейчас – время, поэтому писать в дневник я буду реже, если вообще буду. В общем, постараюсь выражаться как можно короче.

Начну с наименее важного решения. Я дал ребенку имя: Леонардо. Сам не знаю, почему назвал его в честь человека, которого – при всех его многочисленных талантах (а точнее – по их причине) – считаю едва ли не самым большим разочарованием в истории искусств. И все же Леонардо был гармоничным человеком, чего никак нельзя сказать об Одобрителях – и, как я сейчас начинаю понимать, про меня тоже.

Кстати, ребенок реагирует на свое имя. Произнести его он пока не может, но реагирует на него самым непостижимым образом. И многим моим словам он тоже пытается подражать. Я сказал бы даже, что… нет, перейдем к главному.

Я решил совершить попытку бегства с Земли – вместе с Леонардо. Причины, побуждающие меня сделать это, сложны и до конца не ясны мне самому, но одно я знаю точно: я ощущаю ответственность за чужую жизнь и не могу уклоняться от нее.

Это не значит, что я принимаю доктрину Одобрителей, но мои собственные идеи подверглись переосмыслению. Я верю в реальность красоты, особенно той, что создана руками и разумом человека, и не могу по-другому.

Я старый человек, и я мало что успею совершить в оставшийся срок. У Леонардо впереди вся жизнь; он все равно что чистый холст. Он может стать поэтом почище Шекспира, мыслителем почище Ньютона, а то и самого Эйнштейна. Или злодеем пострашнее Жиля де Реца, чудовищем омерзительнее Гитлера. Но потенциал нужно реализовать. Мне кажется, под моим наставничеством у него будет меньше шансов обратиться ко злу. В любом случае, даже если личных качеств у Леонардо не обнаружится вовсе, в нем могут таиться зародыши будущих Будды, или Еврипида, или Фрейда. И этот потенциал тоже необходимо реализовать…

У меня есть корабль. Имя ему – «Надежда», и это первый корабль, достигший звезд. Это случилось почти век назад – примерно тогда же, когда ученые обнаружили, что Солнцу предстоит взорваться и превратиться в Сверхновую меньше, чем через сотню лет. Именно этот корабль принес человечеству весть о том, что у других звезд тоже есть планетные системы и что многие из этих планет пригодны для обитания.

Капитан Карма первым вернул свой корабль на Землю, подарив нам надежду на спасение. Это случилось задолго до моего рождения, задолго до того, как человечество разделилось на Одобрителей и Хранителей, и уж совсем задолго до того, как обе эти группы превратились в твердолобых фанатиков.

Корабль хранится здесь, в Музее Современной Астронавтики. Я проверил – все это время его поддерживали в идеальном состоянии. Мне известно, что двадцать лет назад, еще до того, как Одобрители строго-настрого запретили вывозить из музеев любые объекты, корабль оснастили самым современным на тот момент двигателем – на случай, если им придется воспользоваться при Исходе. Теперь он способен долететь до звезд всего за несколько месяцев, тогда как со старым двигателем на это ушли бы годы.

Единственное, чего я не знаю – это смогу ли я, Фьятиль, Хранитель Хранителей, искусствовед до мозга костей, научиться управлять им в оставшееся до гибели Земли время. Однако, как заметил один из моих любимых комических персонажей, «человеку трудно откусить себе голову, но чем черт не шутит…».

Я задумал еще кое-что, даже более волнительное… но об этом после. Что-то я все чаще поглядываю на солнце последнее время. Слишком часто.

11 ноября 2190 г.

У меня получится. С помощью двух роботов, которых я перепрограммировал в соответствии с моими целями, у меня все получится! Мы с Леонардо могли бы взлететь прямо сейчас.

Но мне необходимо завершить еще один проект. Вот в чем он заключается: я собираюсь использовать все свободное пространство на борту. Корабль строился для совсем других двигателей и многочисленного экипажа, вот я и использую его как тумбочку. И напихаю в тумбочку всяких безделушек, сокровищ времен детства и отрочества человечества. Столько, сколько влезет.

Вот уже несколько недель я собираю по всему миру сокровища. Неописуемая керамика, захватывающие дух фрески, восхитительные статуи, полотна маслом забили собой все коридоры музея. Брейгель громоздится на Босхе, Босх – на Дюрере. Я собираюсь взять с собой всего понемногу, чтобы там, на звезде, к которой я полечу, люди имели хоть какое-то представление о том, как все должно выглядеть по-настоящему. Я включил в свое собрание голограммы рукописей «Гордости и предубеждения» Джейн Остин, Девятой симфонии Бетховена, «Мертвых душ» Гоголя, «Гекльберри Финна» Марка Твена, писем Диккенса и речей Линкольна. Остались еще мириады сокровищ, но всего не заберешь. Что ж, хоть в этих пределах я дам себе волю.

Увы, я не беру ничего из плафонов Сикстинской капеллы. Зато я вырезал два фрагмента «Страшного Суда». Мои любимые: душа, внезапно осознющая, что обречена, и кусок шкуры, на котором Микеланджело написал свой портрет.

Единственная проблема заключается в том, что фрески слишком много весят! Вес, вес, вес! Я почти ни о чем другом не могу думать. Даже Леонардо таскается сейчас за мной и бубнит: «Вес, вес, вес!» Это слово выходит у него лучше всего.

И все же, что мне взять из Пикассо? Десяток работ маслом, это само собой… но не могу же я оставить «Гернику»? А это означает дополнительный вес.

У меня есть несколько замечательных медных самоваров из России и бронзовые чаши времен династии Мин. У меня есть деревянная лопатка с Новой Гвинеи с восхитительной резной ручкой (ею пользовались для жевания бетеля). У меня есть потрясающая алебастровая фигурка коровы из древнего Шумера. И совсем уж восхитительный серебряный Будда из северной Индии. У меня есть несколько медных статуэток из Дагомеи, по сравнению с которыми египетские и древнегреческие смотрятся жалкими поделками. У меня есть шкатулка слоновой кости из Бенина, на которой вырезан европейский Христос на кресте. У меня есть Виллендорфская Венера – фигурка, вырезанная из камня еще в эпоху палеолита.