Книга По следам "Турецкого гамбита", или Русская "полупобеда" 1878 года - Игорь Козлов

«Я спросил, как, по его мнению, такой порядок понравится Румынии. Он ответил, что для него здесь не возникнет трудностей и это не будет иметь особого значения. Я поинтересовался, а как изменения в расстановке морских сил в Средиземноморье воспримут Италия и Франция. Кажется, его удивила мысль, что обе они станут возражать. Не станет же Франция думать, заявил он, что мы собираемся воевать с ней. Сейчас да, ответил я, но люди и обстоятельства меняются, и политики должны проявлять бдительность по отношению к неизвестному будущему. Я сказал ему, что Ваддингтон[1702] горячо убеждал меня: политика Франции в этом вопросе (русского обладания проливами. — И.К.) не изменилась со времен Крымской войны. Он очень удивился моему высказыванию, но заметил, что не предпринимал шагов, дабы выяснить позицию Франции. Я выразил надежду, что он поинтересуется у Ганото[1703] (которого я весьма ценю), как Франция отнесется к подобным изменениям. Он пообещал расспросить Ганото и позволить Дафферину ознакомиться с результатом»[1704].

Почувствовав, что Солсбери нагромождает контраргументы, Николай принялся доказывать, что является решительным противником войны и не стремится к установлению морского господства России в Средиземном море, а хочет ограничиться только укрепленной «дверью» в собственный дом. По словам премьера, царь заявил ему, что, «как только Проливы будут открыты, он пошлет эти суда (Черноморской эскадры. — И.К.) в Тихий океан и оставит их там».

Но Солсбери тут же сменил тему, заявив, что морские интересы Великобритании не носят «столь срочного характера, как у других держав. Наши интересы в Средиземноморье в настоящий момент ограничиваются Мальтой и Египтом (о Кипре премьер умолчал. — И.К.)»[1705]. Чуть позднее, явно желая расположить к себе царя, Солсбери развил эту тему:

«Я высказал мнение, которое он разделил, что, пожалуй, в настоящее время нет причины для вражды между Россией и Англией, кроме вопроса о Проливах. Я отметил, что интерес Англии в этом вопросе не так уж велик, как у остальных, и является чисто морским. Я признал, что не стоит поддерживать теорию о том, что турецкое господство в Константинополе является бастионом для нашей Индийской империи»[1706].

Вместе с этим Солсбери тут же оговорился, что он «не понимает», как Англия «сможет бросить своих союзников», с кем была «так долго». Со стороны премьера это явилось большим лукавством. Как он «держался» за своих союзников по Средиземноморской Антанте, мы уже знаем. Однако Австро-Венгрия… Эта тема у Солсбери была все же глубже. Он писал:

«В твердых выражениях я высказал свое убеждение в важности для Европы существования Австрии… Насколько я понимаю, австрийские представления заключаются в том, что хозяин Проливов получает полный контроль над турецкими владениями, находящимися между Болгарией и Эгейским морем, и в том, что Австрия не может себе позволить быть окруженной Россией. Защита себя методом занятия Салоник и близлежащей территории подвергнет ее опасности другого рода — нарушению баланса между славянскими и неславянскими элементами в ее империи».

По словам Солсбери, несмотря на «выраженное глубочайшее уважение» к Францу-Иосифу, ответная реакция российского императора продемонстрировала его «большую антипатию» к дунайской монархии:

«Он (царь. — И.К.) был огорчен тем, что Австрия должна была получить Боснию и Герцеговину по итогам прошедшей войны, не потеряв ни одного солдата, не потратив шиллинга и подставляя под огонь лишь Россию. Он выразил твердый взгляд на ее будущее. Он уверен, что государство удерживается лишь уважением к нынешнему императору. Когда он умрет, Венгрия провозгласит свою независимость, так же поступят Богемия и славянские части империи, которые, возможно, постараются объединиться с Россией (курсив мой. — И.К.), и ничего не останется, кроме австрийской “марки”; поэтому он считает, что австрийское сопротивление этим процессам не может быть длительным»[1707].

Подобный взгляд российского императора на судьбу Австро-Венгрии явно «пришелся не по вкусу» английскому премьеру, и он позволил себе совет на грани такта:

«Задача российских и австрийских политиков должна состоять не в высматривании замыслов друг у друга и даже не в компенсациях, а в безопасности, которая должна быть предоставлена Австрии в случае таких изменений, которые поведут к исчезновению Турецкой империи. Я думаю, что если Австрия, Франция и Италия (в этом случае) благосклонно отнесутся к переходу Проливов под контроль России, то Англия не станет отстаивать свои возражения в одиночестве, а постарается достичь такого соглашения, которое бы устроило всех».

После этого, по словам премьера, царь переключился на германского императора, к которому «не испытывал дружеских чувств». «Он сказал, что император (Вильгельм. — И.К.) человек очень нервный, а он человек спокойный и не может выносить нервных людей». А вот эту тему английский премьер, думается, поддержал с удовольствием.

Первая встреча с царем обнадежила Солсбери и позволила ему сформулировать основу англо-русского соглашения:

«В результате беседы я пришел к пониманию того, что если мы отдадим ему (царю. — И.К.) Проливы, он поможет нам и обдумает приемлемые предложения по компенсации. Если мы не станем отдавать ему Проливы, он ограничится лишь формальным вниманием к настоящим проблемам»[1708].

Спустя два дня, встретившись с императором Николаем во второй раз и выслушав от него неприятные возражения против смещения султана Абдул-Гамида, Солсбери в ответ явно ужесточил свою позицию по проливам:

«Подводя итог сказанному им о русском контроле над Проливами, я счел возможным принять это требование, если оно будет заявлено после исчезновения Турецкой империи; так как все другие державы потребуют удовлетворения, и это должно стать частью общего соглашения».

Вместе с этим Солсбери предложил обезопасить интересы великих европейских держав в случае начала очередных волнений в Константинополе: ввести в проливы по три боевых корабля от каждой державы. Но Николай II «вовсе не проявил склонность к такой перспективе и вскоре свернул беседу»[1709].