Книга Очерки по истории русской церковной смуты - Анатолий Краснов-Левитин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Человек вдумчивый и глубокий, Платонов порой бросает с кафедры смелые, оригинальные мысли.
«Из далекой Византии пришла к нам Владычица светозарной иконой Своей на Святую Русь, — говорил он за Всенощной под праздник Тихвинской Божией Матери в 1934 году, — и из Владимира пришла она в Тихвин — учили наши предки и делали из этого вывод: первый Рим пал от ереси, второй Рим — от турок, а Москва — есть третий Рим, а четвертому не бывать. А что скажем мы сегодня? Сюда ходила Владычица — туда пришла Царица Небесная — видим мы и не гордимся тем, что Она к нам пришла, а страшимся, как бы не ушла она от нас. Не шовинизм, не гордость, а страх перед Богом — желание нравственного обновления и очищения рождает в нас сегодняшний праздник…»
Порой он поднимался до настоящего пафоса.
«Как трудно говорить сегодня, когда лежит перед нами бездыханное Тело Спасителя, — восклицал он в Страстную пятницу в 1935 году, — хочется лежать у Плащаницы и плакать, а не говорить. И все-таки надо говорить — надо говорить, чтобы не случилось снова того, что происходило две тысячи лет назад.
Умер на Кресте Христос, — и ведь главный ужас в том, что в это время люди собирались праздновать Пасху, приготовляли пасхального агнца, искренне желали служить Богу и как-то случайно, незаметно, убили божественного Агнца».
Все эти отдельные блестящие проповеди Платонова представляли собой, однако, лишь отдельные яркие вспышки большого таланта.
Повседневные его проповеди были обычно посвящены иной теме: он все чаще и чаще использовал кафедру проповедника для сведения фракционных счетов со «староцерковниками»: личные выпады, мелкие, грязные, ничтожные сплетни, «сенсационные» открытия из жизни православных иерархов, выискиваемые со старанием сыщика, — таково основное содержание его проповедей. И этот, несомненно, крупный человек вдруг мельчал, — и пламенный проповедник вдруг превращался в какого-то героя кухни в коммунальной квартире.
«Мне незачем анализировать скандальных выступлений Вашего Высокопреосвященства, посвященных внутрицерковной тематике, — с мальчишеским задором заканчивал письмо обновленческому владыке 5 мая 1935 года пишущий эти строки, — эти Ваши выступления не имеют никакого отношения ни к религии, ни к социализму, ни к христианству, они имеют отношение лишь к Гоголю, к «Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем».
1933 и 1934 годы — переходные, кризисные годы в жизни Н. Ф. Платонова. 31 октября 1933 года умерла его первая жена — Елизавета Михайловна Платонова, религиозная, глубоко порядочная, одухотворенная женщина. Она умерла после продолжительной долголетней болезни, и Н. Ф. Платонов делал все для того, чтобы ее вылечить и облегчить ее муки. Он любил свою жену искренне и сердечно, и лишь одно интимное обстоятельство — невозможность иметь от жены детей — отравляло его двадцатилетнюю семейную жизнь. Платонов был искренне потрясен смертью жены-Трогательно и просто рассказывал он об ее предсмертных муках, о том, как она просила его расчесать ей волосы, и, как бы уже чувствуя приближение смерти, сказала: «Как хорошо, но только что-то совершенно новое».
Со смертью жены ушел единственный близкий Платонову человек, единственный любимый им человек…
«А люблю я все-таки Ленинград!» — воскликнул однажды Александр Иванович Введенский со свойственной ему экспансивностью, когда подъезжали оба они (Введенский и Платонов) к Ленинграду — ехали они в купе экспресса «Красная стрела» из Москвы. «Я ничего не люблю», — вырвалась вдруг у Платонова унылая фраза.
Одиночество и духовная опустошенность характерны для Платонова в начале 30-х годов: разрыв с ближайшими родственниками (братом и сестрой), причем молва настойчиво приписывала Платонову участие в их арестах; тайная служба в органах ГПУ с 1923 года, выразившаяся в непрерывных доносах, в результате чего погибло много людей, — все это наложило мрачные блики на душу этого человека.
Особенно острым был разлад Н. Ф. Платонова с его сестрой — Александрой Федоровной Платоновой (в монашестве Анастасией), известной духовной писательницей, последней игуменьей Ивановского монастыря. «Стоим мы с Александрой Федоровной на трамвайной площадке, — рассказывала пишущему эти строки А. В. Волкова (в первой части нашей работы мы на нее ссылались), — и вдруг входит в трамвай Платонов. Александра Федоровна на него посмотрела и отвернулась. А он к ней: «Что ты, Шура, или брата не узнаешь?» А она ему: «И ты меня спрашиваешь, Коля? Наши родители в могиле переворачиваются. Что ты делаешь, ведь ты дьяволу служишь».
В том, что Н. Ф. Платонов был непосредственным агентом ГПУ, имело возможность убедиться на своем печальном опыте огромное количество людей (в том числе и пишущий эти строки).
Сейчас, почти через тридцать лет, мне трудно себе и представить, что семнадцатилетний парнишка с некрасивым угреватым лицом, который впервые переступил порог квартиры Платонова в понедельник 3 июля 1933 года, был действительно я. Жил Н. Ф. Платонов на 6-й Линии Васильевского острова во дворе Андреевского собора, во втором этаже церковного дома. В его квартире помещался Епархиальный совет, который носил громкое название «Ленинградское митрополитанское управление». Это учреждение со столь блестящим титулом умещалось, однако, в столовой Н. Ф. Платонова. Здесь, рядом с буфетом, стояла пишущая машинка, на которой бойко отстукивала «Указы по митрополии» быстрая, маленькая пожилая женщина в пенсне — Александра Ивановна Тележкина. У окна рылся в делах также не блещущий красотой молодой человек — здравствующий ныне А. Ф. Шишкин[71] — довольно известный церковный деятель, полученный Патриархией по наследству от Н. Ф. Платонова. На обеденном столе лежала раскрытая книга, в которую посетители должны были вписывать свои имена. Каждый лист в этой книге был разделен на три графы:
1. Фамилия, имя, отчество.
2. Ориентация.
3. По какому делу.
А. Ф. Шишкин бдительно следил, чтобы какой-нибудь посетитель не проскользнул мимо этой почтенной книги. Важно в ней расписавшись, я поставил в графе «Ориентация» — «Христианский социалист».
Платонов принял меня тотчас же и удостоил меня беседой, которая Длилась более двух часов. Беседа носила теоретический характер, касаясь взаимоотношений