Книга Его Величество - Владимир Васильев

…На Сенатской площади, возле здания Сената, выстраивалось каре Московского полка.

Глава третья

СЕНАТСКАЯ ПЛОЩАДЬ

На молчаливый вопрос жены, Николай Павлович ответил:

— В Московском полку волнения; я отправляюсь туда.

Проходя коридором к Салтыковской лестнице, с нее было ближе к главной дворцовой гауптвахте, он не мог избавиться от неприятного ощущения своей вины за то, что зашел к Александре Федоровне и сказал про бунт в Московском полку.

«Я напугал ее. Хотел предупредить, а вместо предупреждения напугал», — клял себя император.

Он был уверен, в течение всего дня, как бы ни складывались обстоятельства, мысль эта неотвязно будет следовать за ним, угнетать его, пока он снова не увидит свою Александру, но уже как победитель мятежников.

Государя сопровождали генерал-адъютант Голенищев-Кутузов и полковник Хвощинский. Павел Васильевич и Павел Кесаревич участники Отечественной войны. Оба за храбрость отмечены наградами. Он выбрал их к себе в сопровождение из генералов и старших офицеров, толпившихся в канцелярии, потому что знал лучше других, как людей преданных его старшему брату Александру.

В канцелярии государь встретил и командира Кавалергардского полка флигель-адъютанта Апраксина. Перекинувшись несколькими репликами с потомком соратника Петра Великого, он велел Степану Федоровичу вести своих воинов на Сенатскую площадь.

Николай Павлович ни с кем подолгу не задерживался. Его разговоры с генералами, офицерами были краткими. Он не замечал удивленных взглядов, не слышал реплик, бросаемых вслед. Государь понимал, у него в запасе нет времени, он не может откладывать на завтрашний день принесение присяги, успокоение мятежников, и был уверен — если этого не удастся сделать, то не может жить далее, как до нынешнего вечера: он или государь, признанный всеми, или мертвый человек.

Нервное напряжение не покидало его, император иногда срывался на крик, впадал в задумчивость. Замечая за собой ненужную суетливость, впечатлительность, Николай Павлович время от времени одергивал себя, и тогда перед подчиненными представало холодное неподвижное лицо. Чувство страха, мучившее его вчера, сегодня уступало уверенности в своих силах, и лишь по-прежнему всюду мерещились враги и предатели.

Возле Салтыковской лестнице, облокотившись на перила, стоял командующий гвардейским корпусом генерал от кавалерии Воинов. При виде его грузной фигуры Николаю Павловичу вспомнилось, как 27 ноября в день получения известия о смерти императора пришли они к нему с Милорадовичем и заявили, дескать, генералитет решил завещание покойного императора Александра Павловича не доставать, а принимать присягу Константину. Милорадович говорил, Воинов стоял рядом и загадочно улыбался. Сейчас по его бледному, осунувшему лицу пробегали судороги.

— Скучаешь, Александр Львович? — спросил с иронией Николай Павлович. — Это тебе, брат, не великого князя уму разуму учить. Тогда ты горазд умничать был. Что стоишь здесь? Или не знаешь, войска твои из подчинения вышли? Ну-ка быстро на место, где быть должен — марш!

Генерал Воинов качнулся тучным телом, и, словно камень, сорвавшийся со скалы, с грохотом сбежал вниз по лестнице.

На первом этаже возле главной дворцовой гауптвахты императора встречал молодой офицер. Он лихо вышел на средину площадки, звонким голосом произнес:

— Ваше величество! Имею честь доложить, что 9-я егерская рота лейб-гвардии Финляндского полка на караул заступила. Начальник караула капитан Прибытков.

— Финляндский полк был у меня в дивизии. А ну-ка давай проверим, как наши ребятушки команды выполняют, — усмехнувшись, сказал он, приглашая за собой капитана.

Спустя несколько минут Голенищев-Кутузов и Хвощинский наблюдали марширующих солдат караула, выполняющих команды «в ружье», «шагом марш», «на караул», и рядом с ними императора, похожего, скорее, на молодого офицера, быстрой походкой сновавшего перед строем, отдающего команды. И будто бы не было никаких мятежников, и не надо было спешить на Сенатскую площадь, а наступил обычный день и все проходит по распорядку воинской службы.

Николай Павлович в парадном мундире лейб-гвардии Измайловского полка с голубой Андреевской лентой через плечо идет по фронту, останавливается возле каждого солдата, спрашивая, как тот присягал и кому присягал.

Встав в конце колонны, он говорит:

— Ребята! Московские шалят. Не перенимайте у них пример! Делайте свое дело!

Звучит его команда:

— Вперед, скорым шагом марш!

Караул с идущим рядом Николаем Павловичем направляется из внутреннего двора к главным воротам дворца. За воротами теснится толпа народа. Многие люди, завидев императора, кланяются в ноги, кричат «Ура!». Вверх летят шапки.

Остановившись у главных ворот, император громко и отрывисто читает народу лист манифеста. В морозной тишине торжественно и громко звучит его голос:

— Объявляем всем верным нашим подданным. В сокрушении сердца, смиряясь пред неисповедимыми судьбами Всевышнего, среди всеобщей горести…

Манифест, в 16-й день августа 1823 года собственноручным его императорского величества предписанием утвержденный, в коем государь император, изъявляя свое согласие на отречение цесаревича и великого князя Константина Павловича, признает наследником нас, яко по нем старейшего и по коренному закону к наследию….

Едва император затихает, громовые крики «ура», приветствия, самые сердечные возгласы потрясают воздух.

— Мы призываем всех наших верных подданных соединить с нами теплые мольбы их к Всевышнему….

Толпа, прерывая его, снова взрывалась криками «ура».

— Вы видите теперь, что я не отнимаю престол у брата? — спрашивает он.

«Ура!» — прокатывается по толпе.

Из-под арки Главного штаба с трудом пробирается к императору сквозь массы народа на серой в яблоках лошади начальник штаба гвардейского корпуса Нейдгардт.

— Ваше величество! Мятежный Московский полк остановил движение по Сенатской площади, где построил оборонительное каре, — говорит он по-французски, чтобы не будоражить толпу.

— Слушайте! Сейчас мне сообщили, что мятежники вышли на Сенатскую площадь. Они отказываются от присяги, — оборачиваясь к толпе народа, говорит Николай Павлович.

Нейдгардт в недоумении разводит руками.

Из толпы раздаются крики:

— Батюшка! Государь! Иди к себе!

— Не допустим никого!

— Государь, иди к матушке, к детям, к царице!

— Ступай с Богом, мы не допустим!

К Николаю Павловичу подбегает человек в шубе с лисьим мехом, обнимает его, целует, приговаривая:

— Батюшка наш отец, мы все за тебя встанем.

Едва освобождаясь от объятий, улыбаясь, Николай Павлович поднимает руку. Море человеческих волн утихает мгновенно, становится неподвижно, тихо, словно в храме в минуты исповеди.