Книга Семейные драмы российских монархов - Александр Музафаров

Справедливость восторжествовала? Слишком рано взошёл на престол юный Пётр II, а на личность его наложило свой отпечаток вынужденное сиротство, и не просто сиротство — одиночество. Волею судьбы у него почти не было родных: родственники матери были далеко за границей, родственников по отцовской линии — Лопухиных — репрессировал коронованный дед. Царская семья смотрела на мальчика как на досадную помеху, напоминание о его отце, а значит, и тут он не встречал родственного тепла. Он мог бы озлобиться, как юный Иван Грозный, и не озлобился. Что удержало? Искренняя забота и любовь со стороны старшей сестры? Умное воспитание Остермана? Унаследованная от отца кротость? Но злым и жестоким юный Пётр не стал. Страсть к развлечениям, прежде всего к охоте, — это то, чем он заполнял пустоту вокруг себя, адреналин — чем не наркотик забвения? Увы, ослабленный таким образом жизни юный организм не выдержал противоборства с болезнью, и того, кто должен был стать русским государем, не стало. С ним прервалась мужская линия потомков Михаила Романова на русском престоле…

Историки часто оправдывают жестокость Петра по отношению к сыну личными качествами наследника. Действительно, в портрете Алексея Петровича много довольно непривлекательных черт (во многом обусловленных обстоятельствами его воспитания). Царевич был трусоват, не имел систематического образования, ленился, подобно отцу, любил выпивку и т.д. Но, при всём при этом, Алексей не был злым и жестоким человеком. Он был подвержен чужим влияниям, но и его отец временами превращался в марионетку в руках собственного окружения. Мировая история знает немало примеров разительной перемены характера монарха после прихода к власти. Кто мог распознать в хулигане и охотнике Карле XII будущего гениального полководца, «северную комету» Европы? Кто мог угадать в слабом, изнеженном принце, бежавшем от деспотичного и сурового отца за границу (!), будущего Фридриха Великого?

Впрочем, примеры благополучного разрешения конфликта отца и сына есть и в нашей, русской, истории. Создатель единого русского государства великий князь Московский и всея Руси Иван III (тоже прозванный потомками Великим), как и Пётр, был женат дважды. И первый брак его, молодого двенадцатилетнего княжича, тоже был браком политическим — так его отец, великий князь Василий II Тёмный, скрепил свой союз с Тверским княжеством. Молодая княгиня умерла в 1467 году, оставив князю сына и наследника, княжича Ивана, прозванного Молодым. Он был верным и надёжным помощником отца во всех его начинаниях. Не раз по воле державного родителя водил полки и правил присоединёнными к Москве землями. Порой и спорил с отцом, отстаивая свою точку зрения. В 1490 году он умер, оставив на волю отца сына Дмитрия.

Сам же Иван III в 1472 году женился вторично на племяннице последнего басилевса Византии Софье Палеолог. От этого брака рождались сыновья, и первым из них был названный по деду Василий. Иван III должен был решить сложный династический вопрос: кто имеет больше прав на престол — старший внук или второй сын? Ситуация осложнялась тем, что Иван Молодой был в своё время очень популярен в русском обществе, а вот Софью Палеолог в России не любили. Пока государь ломал голову над этой проблемой, в окружении княжича Василия созрел заговор с целью возведения его на престол. В 1497 году заговор был раскрыт, заговорщики казнены, а Василий посажен на собственном дворе «за приставы». В 1498 году внук великого князя Дмитрий Иванович был торжественно объявлен наследником.

Но Иван III проявил подлинную мудрость и стал сразу решать судьбу сына-заговорщика, хотя имел все основания для расправы над ним. Вместо этого он стал постепенно и под чутким контролем привлекать Василия к государственной деятельности. А в 1502 году перерешил вопрос о наследстве — Дмитрий был посажен в темницу, а Василий — объявлен наследником и соправителем отца.

В 1505 году Василий взошёл на московский престол и вошёл в историю под именем великого князя Василия III. Он стал достойным продолжателем дела отца, строил города и водил полки, укрепил власть государей московских на Руси и расширил пределы отечества. И всё это стало возможным благодаря подлинной государственной мудрости его отца, не спешившего разбрасываться таким «ресурсом», как сыновья.

История не дала Алексею Петровичу занять трон, принадлежавший ему по праву, и мы так и не узнаем, каким монархом он мог бы стать. Можно лишь развеять одно заблуждение, прочно укоренившееся в популярной и даже научной литературе — что при Алексее все начинания его отца пошли бы прахом. Об этом пишет даже такой расположенный к царевичу историк как Николай Костомаров, который полагает, что оставив в живых сына, Пётр должен был бы «всю жизнь подвергаться опасности заговоров и восстаний и быть всегда уверенным, что после его смерти наступят смуты и потрясения, которые могут окончиться истреблением его детей, его сотрудников, разрушением того государственного здания, над созданием которого он трудился всю жизнь». Но так ли это? Выше мы уже показали, что окружение царевича составляли отнюдь не только пресловутые «чернецы да попы» или «никчёмные люди». Среди его ближайших сотрудников и сторонников мы видим весь цвет России начала XVIII века. Тех людей, которым, собственно, и его отец был обязан своими победами. Да, со слов Евфросиньи мы знаем, что царевич хотел «жить зиму в Москве, а лето в Ярославле. Петербург будет простым городом; кораблей держать не стану, войны ни с кем иметь не хочу». Отметим, даже в этом навете речь не идёт об отказе от выхода к морям или от Петербурга. Да, царевич не сделал бы град святого Петра своей столицей, но и уничтожать город он не собирался. Корабли? Можно ли поверить в намерение царевича отказаться от кораблестроения, когда мы знаем, что его ближайшим соратником был Александр Кикин. Человек, который и был подлинным создателем Петербургского адмиралтейства и русского Балтийского флота? Что до войн, то слова Алексея выражали волю его народа, который устал от бесконечно затянувшейся Северной войны (становившейся всё более похожей на печально известную Ливонскую войну Ивана Грозного), и от агрессивной политики Петра, любившего затевать авантюры вроде печально окончившегося Прутского похода. Страна ждала мира, и наследник понимал это.

Безусловно, Алексей отказался бы от наиболее радикальных реформ Петра вроде учреждения Синода и, скорее всего, восстановил бы патриаршество в Русской Церкви. Возможны и несколько другие такого рода уступки. Но изменить направление развития страны на модернизацию, направление, которое обозначилось ещё в правление Алексея Михайловича, которое последовательно реализовывали его дети, начиная от Фёдора и заканчивая Петром, Алексей бы попросту не смог.

Но он смог бы залечить те раны, которые умышленно или случайно оставил в душе русской державы его отец. Именно Алексей с его развитым религиозным чувством, с его чувством национального мог бы примирить традиционное развитие русского общества с модернизацией его отца. И может быть, тогда не пришлось бы «отцу русской истории» Н.М. Карамзину писать в начале XIX века следующие горькие слова:

«Теперь же, более ста лет находясь в школе иноземцев, без дерзости можем ли похвалиться своим гражданским достоинством? Некогда называли мы всех иных европейцев неверными, теперь называем братьями; спрашиваю: кому бы легче было покорить Россию — неверным или братьям? То есть кому бы она, по вероятности, долженствовала более противиться? При царе Михаиле или Феодоре вельможа российский, обязанный всем Отечеству, мог ли бы с весёлым сердцем навеки оставить его, чтобы в Париже, в Лондоне, Вене спокойно читать в газетах о наших государственных опасностях? Мы стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях, гражданами России. Виною Пётр».