Книга Марина Мнишек - Вячеслав Козляков

Тем временем Марина Мнишек, о которой так заботился ее супруг, отдыхала в Люблине после первых дней путешествия. Там она с отцом посетила иезуитскую коллегию, где им был устроен торжественный прием. Молодые клирики упражнялись в сочинении латинских речей и стихов, чем совершенно тронули «высоких лиц». Им повезло больше, чем монахам, ехавшим в свите Марины Мнишек. Чтобы «изъявить свою признательность» люблинским иезуитам, Марина потребовала к себе одного из них и, как записал отец Каспар Савицкий, «исповедовалась у него в том же храме, вслед за чем причастилась Св. Тайн» [93]. Следующая часть путешествия Мнишков от Слонима до Люблина, совпавшая с последними неделями поста (19 марта в Бресте отпраздновали Вербное воскресенье), должна была еще более наполнить смыслом дорожные размышления Марины на пути в Москву.

Но все же это была далеко не паломническая поездка. Мнишкам, находившимся под постоянным давлением посла Афанасия Власьева и царских гонцов, приходилось спешить – хотя бы для вида. Позднее воевода Юрий Мнишек жаловался на «господина Афанасия», «понуждающего нас перелететь к вам, не смотря, что сие и для женского пола несносно, и для меня, в рассуждении немалой моей болезни, тягостно» [94]. Как мы уже видели, Марина Мнишек умела проявлять твердость в церковных делах. Поэтому окончание Страстной недели и праздник Пасхи ее свита провела в молитвах в Слониме, а не на дороге в Москву. Попутно использовали это время для пополнения запасов, что делалось «по листам от пана канцлера литовского», то есть по приказанию Льва Сапеги [95].

Во время этого путешествия сандомирский воевода и получил отчаянное царское письмо, полное упреков (грамоты из Москвы от царя Дмитрия Ивановича достигали Мнишков примерно через десять дней). Царский тесть уже мог отчитаться о начатом походе в Московское государство, однако тон, который позволил себе его зять, не мог быть воспринят им иначе как оскорбительный. Все было так серьезно, что теперь уже сандомирский воевода писал о своем желании возвратиться назад! Царь Дмитрий Иванович это тонко почувствовал и уже 18 марта 1606 года отправил сандомирскому воеводе новое письмо, в котором не было и намека на то, что он не сможет дождаться приезда в Москву Марины. Царь писал в своей грамоте: «Опечалило нас письмо ваше, в коем вы сомневаетесь о нашей к вам благосклонности, и по-видимому имеете намерение возвратиться с дороги, не препроводя к нам светлейшей дщери вашей; мы, поелику сие было бы к вечному нашему безславию и удивлению целого света, желаем дабы вы сего не делали». «Дмитрий друг и сын» признавался в том, что писал через Денбицкого и Склинского «с некоторою досадою», но оправдывался, что всему причиной его пылкая любовь к Марине. И делал он это так обаятельно и искренне, что сандомирскому воеводе ничего не оставалось, как забыть свои обиды, читая такие, например, строки: «Однако Бог тому свидетель, любезнейший мой родитель, что сие происходило не от злого сердца, но от одной скуки и по любви к вашей дочери и дому вашему». Получив известие о выезде, писал царь, он стал совершенно счастлив и забыл все огорчения; теперь он посылает с этим письмом своего комнатного служителя Сигизмунда Казановского, который должен был подтвердить, что воеводу Юрия Мнишка ожидает самый щедрый прием: «И вам ничего иного не остается теперь ожидать от нас, как токмо признательной благодарности, радости, почитания, и награждения за прежние и теперешние издержки и труды ваши» [96].

Казановский отдал эту грамоту воеводе Юрию Мнишку на пути к владениям виленского воеводы 28 марта 1606 года, поэтому царица Марина Мнишек могла спокойно насладиться гостеприимством Николая Кшиштофа Радзивилла-Сиротки. О торжественной встрече, устроенной им в Несвиже 30-31 марта, написали и автор «Дневника Марины Мнишек», и отец Каспар Савицкий, ведший свой собственный дневник. К сожалению, монах-иезуит не мог интересоваться подробностями светских балов, он лишь бесстрастно зафиксировал то, с какими почестями провожала Марину Мнишек литовская магнатерия: «30 марта достигли города Несвижа, где воевода виленский принял в своем замке княгиню и воеводу сандомирского и два дня угощал их с большою роскошью, оказывая им всевозможное почтение» [97]. Это бесспорно свидетельствует о том, что и великий канцлер литовский Лев Сапега (по листам которого снабжался свадебный поезд Мнишков), и виленский воевода Николай Кшиштоф Радзивилл-Сиротка вполне сочувственно отнеслись ко всему делу, вероятно рассчитывая на дивиденды от поддержки Марины Мнишек. Оставляя в стороне политический план несвижского пира, можно еще вспомнить, что он стал последним торжеством в жизни Марины на ее родине. Дальше начиналась жизнь в той стране, царицей которой она так хотела стать и даже стала, но не больше, чем на несколько дней.

Было еще одно предзнаменование, которое могло бы остановить Марину Мнишек, если бы люди умели правильно прочитывать те знаки, которые потом воспринимаются не иначе как жест судьбы. 14-15 апреля, во время переправы через Днепр под Оршей, течением то и дело сносило наведенные мосты, так что люди два дня перебирались через реку. Но ведь переправа более чем двух тысяч человек (и почти такого же числа лошадей) была и в самом деле сравнима с небольшим военным предприятием. Поэтому ободряемые новыми письмами царя Дмитрия Ивановича, продолжавшего извиняться за свои упреки и славшего новые деньги на корм (на этот раз 35 тысяч злотых), участники свадебного поезда беспечно шли к московской границе, еще не зная, что ждет многих из них через какой-то месяц. 18 апреля 1606 года свадебный поезд переехал границу на реке И вате. Это «речка с наведенным мостом, – записывал автор «Дневника Марины Мнишек». – На границе никто не встретил поезда, только четыре москаля, людей знатных, которые послу Афанасию вручили грамоты и приветствовали царицу и пана воеводу» [98].

Приходилось привыкать к чужой стране, и давалось это не без труда. Отец Каспар Савицкий прочел целую проповедь, чтобы предостеречь соотечественников от неосторожного поведения, которое могло бы посеять недоразумения или, не дай бог, вражду с жителями Московского государства. Воевода Юрий Мнишек пошел еще дальше и, не надеясь укротить буйный нрав своих спутников одними увещеваниями, издал в дороге целый свод постановлений, чтобы также урегулировать возникавшие споры. Увы, бумажные правила ничего не могли поделать с жизнью. Можно представить себе жадный интерес, который обе стороны испытывали друг к другу, когда был снят запрет на свободное общение подданных Речи Посполитой и Русского государства. Не случайно встречавшие поезд Марины Мнишек четыре «боярина» с таким изумлением глядели на Каспара Савицкого, наверное, первого увиденного ими монаха-иезуита. Ему казалось, что «бояре» буквально вытаращили глаза от удивления и замучили его вопросами о том, какой он веры, какого сана и много ли еще в свите Марины Мнишек священников и монахов. Искренность и простодушие, если не умеешь ответить тем же, очень скоро кажутся назойливостью и скукой. Так и произошло с отцом Каспаром Савицким, который в конце концов прекратил беседу, не блиставшую привычным ему светским лоском и учтивостью.