Книга Марина Мнишек - Вячеслав Козляков

1 февраля, на праздник Сретения, Юрий Мнишек вместе с Мариной Мнишек были у обедни в Дембовицах. Отец Каспар Савицкий в своем дневнике оставил свидетельство о самостоятельном, если не сказать своенравном, поведении русской царицы (он, впрочем, очень корректно с точки зрения Речи Посполитой называет ее без царского титула лишь «великой княгиней Московской»). Марина Мнишек, в отличие от своего отца, не пошла на исповедь к отцу-иезуиту Каспару Савицкому, а «предпочла исповедоваться у священника светского, что случилось совершенно вопреки общему ожиданию». Потом выяснилось, что в этом жесте не было ничего обидного для специально назначенного в Москву представителя иезуитов. Просто самой Марине Мнишек хотелось сохранить прежние доверительные отношения с отцами-бернардинцами. Их она, как писал сам отец Савицкий, «преимущественно желала иметь в своей свите». Видимо, ей было нелегко сразу переменить свою жизнь и она пыталась держаться за то, что связывало ее с таким близким и дорогим прошлым. «С самого детства, вместе со всем своим семейством, – замечал отец Каспар Савицкий, – она привыкла в делах духовных обращаться к бернардинцам. Некоторые из них были назначены, чтобы присоединиться в путешествие» [87].

К 10-11 февраля царица Марина Мнишек и ее отец вернулись в Самбор, и опять начались долгие сборы и проводы, так сильно беспокоившие царя Дмитрия Ивановича. Он слал одну грамоту за другой. К сандомирскому воеводе, по записям «Дневника Марины Мнишек», приезжали «пан Дембицкий, Склиньский, пан Горский», не считая обычных московских гонцов, привозивших письма. Наконец в дело вступил сам посол Афанасий Власьев, вернувшийся с дороги, из Слонима в Самбор, чтобы лично сопроводить царицу Марину Мнишек в Москву. Он передал «приказание царя и его великие сетования по поводу задержки» [88]. Но даже послу еще пришлось подождать дней десять, прежде чем 2 марта 1606 года наконец-то произошло то событие, которого уже заждался царь Дмитрий Иванович. «Воевода с царицей» пустились в «московскую дорогу». Конечно, они были недовольны распутицей, тем, что некоторым из «близких панов», собравшихся в Москву вместе с Мнишками, пришлось нагонять их уже по дороге. Их путь лежал из Самбора в Люблин, где они пробыли с 8 по 14 марта, потом в Слоним, куда они приехали на Страстной неделе 24 марта и где отпраздновали католическую Пасху 26 марта, после чего двинулись дальше к Несвижу, где 30-31 марта были гостями виленского воеводы Николая Кшиштофа Радзивилла-Сиротки [89].

В Люблине царица Марина Мнишек с отцом получили письмо царя Дмитрия Ивановича, написанное еще 28 февраля 1606 года. «Пресветлейший и непобедимейший монарх» звал своих родственников, желая, чтобы они «по требованию нашему, а обещанию своему, в сей мясоед к нам прибыть могли». Но царь Дмитрий Иванович уже не надеялся, что осуществится первоначальный план приезда Марины Мнишек до начала Великого поста. Он предупреждал об опасностях дальнейшего промедления: «ибо потом умедля, опасный к нам приезд ваш будет; и ежели Смоленск прежде Пасхи миновать изволите, то легко усмотрите». Поэтому он соглашался с воеводой Юрием Мнишком, предлагавшим, в качестве компромисса, побыть где-то недалеко от Москвы во время православного Великого поста. Для этих целей царь Дмитрий Иванович распорядился приготовить «для государыни цесаревой и приятелей» двор в Борисове (рядом с Можайском), всего в восемнадцати милях от Москвы (в одной польской миле считали пять верст). Кроме того, «Дмитрий, друг и сын», извещал тестя, что отправил ему деньги для отдачи королю (об ожидании уплаты этого долга сам король Сигизмунд III писал царю Дмитрию Ивановичу), а также еще «несколько десятков тысяч» на проезд [90]. «Пять тысяч червонных злотых» были тогда же, 28 февраля 1606 года, посланы с секретарем Яном Бучинским для отдачи «наияснейшей панне» Марине. Царский секретарь, выехавший из Москвы, получил наказ оказывать «всевозможные услуги» Марине Мнишек, «сохраняя честь величества нашего во всем и наблюдая, дабы везде по наказу нашему, как на месте пребывания, так и в пути поступаемо было». Царь Дмитрий Иванович опять поручил неприятные дела другим, заставив своего секретаря в известной мере «надавить» на воеводу Юрия Мнишка и напомнить ему, «дабы поспешал и не дожидался, пока путь испортится; ибо ежели застигнет его распутица на дороге, то никак не удобно будет ему от Смоленска сюда приехать». Одновременно Дмитрий отправил еще письмо своему шурину саноцкому старосте Станиславу Мнишку, приезда которого ожидал прежде остальных («потому что нас не столько беспокоить будет медление господина воеводы, когда вас будем иметь у себя»). Станислава Мнишка царь также просил поторопить отца, чтобы тот успел приехать по зимнему пути, желая предотвратить возможные препятствия, «в рассуждении вод и других беспокойств для государыни цесаревы» [91].

Но в самый день выезда Марины Мнишек из Самбора 2 марта 1606 года царь Дмитрий Иванович, так и не имевший в Москве никаких сведений о походе Мнишков (кроме постоянных известий о переносе его сроков), не выдержал.

Он пишет воеводе Юрию Мнишку, наверное, наиболее резкое письмо за все время, которое они знали друг друга. Дмитрию стало очевидно, что воевода сможет прибыть только «едва после праздника Пасхи, спустя несколько недель». Раздосадованный, он дал волю своим чувствам и не стал скрывать самых тяжелых мыслей: «Сие приводит нас иногда к таковым мыслям, которые не были бы вам приятны, ежели бы мы не имели в виду вступление на наш престол и любовь пресветлейшей государыни, обрученной супруги нашей». Косвенно он дает понять, что устанавливает срок, позднее которого воеводе Юрию Мнишку вообще не имело смысла приезжать. Если бы он прибыл «по прошествии Троицына дни», что вполне могло случиться «для весьма трудных переездов и разлития вод, которые нескоро спадают», то «сумневаемся, дабы милость ваша нас в Москве застал; ибо мы с Божиею помощию скоро, по прошествии Пасхи, путь восприять намерены в лагерь, и там чрез все лето пребывать имеем». Угроза не была пустой: и царь, и воевода хорошо знали, что предстоит выполнить еще одно обязательство перед польским королем и папским престолом – относительно совместной войны против турок. Царь Дмитрий Иванович намекал, что не может отложить этого дела, иначе вина ляжет на самого воеводу Юрия Мнишка. Кроме того, «друг и сын», обычно не скупившийся на средства для поездки Мнишков и их свиты в Московское государство, стал почему-то ссылаться на невозможность боярам, которых он уже давно послал для встречи Марины Мнишек на границу, дальше доставать пропитание из-за великого голода. «Ежели они назад возвратятся, – писал царь Дмитрий Иванович, прекрасно знавший, что без его приказа они скорее действительно умрут с голода, чем покинут свою службу, – то великий стыд принуждены иметь будем» [92].