Книга Среди дикарей и пиратов - Уильям Кингстон

Я увидел себя в чисто прибранной каюте, как раз перед моими глазами висела картина, на которой был изображен наш дом в Клифтоне; рядом с ней женская соломенная шляпка и накидка. Я снова взглянул на стоявшую передо мной фигуру.

— Эдит, — пробормотал я, не рассчитывая получить ответ.

— Да, да, милый Годфрей, это я — Эдит! Как я рада, что тебе лучше и ты узнал меня!

Ответ был очень ясен, но это бывает и во сне. Вдруг я услышал повелительный голос, отдававший приказание экипажу через люк; это был, наверно, голос моего отца.

— Как все это случилось, Эдит? — спросил я. — Что это — действительность или сон?

— Уверяю тебя — действительность, — ответила Эдит. — Нужно позвать маму. Как она будет счастлива! Иногда нам казалось, что ты никогда не поправишься; бедный Пирс так страдал, да и я также. Но папа сказал, что ты поправишься, и мы должны помнить, что он всегда оказывался правым. Теперь поправляйся скорее.

Я начинал убеждаться, что не сплю и передо мной действительно стояла Эдит. Я не удерживал ее, и через минуту надо мной наклонялась моя мать и обнимала меня, как в вечер накануне моего отправления в море. Вскоре явился и Пирс, но ему позволили остаться только на несколько секунд. Потом пришел отец и сказал в коротких словах, как он счастлив, что я спасен; потом Эдит вернулась с чашкой бульона, и мать напоила меня, как делала это, когда я был маленьким.

Я хотел знать, как все это произошло, и почему моя семья очутилась в Тихом океане.

— Это длинная история, и ты еще недостаточно оправился, чтобы выслушать ее, — ответила моя мать. — Расскажем в свое время. Одно могу сказать: Провидение послало нас, чтобы спасти тебя и твоих товарищей.

— Что они? — спросил я. — Спасены ли Медж, Гарри, Том и Попо?

— Мистер Медж почти совсем поправился; остальные, надеюсь, вышли из опасности, хотя сначала они казались еще слабее тебя, — ответила мать. — Мистер Медж рассказал нам интересную историю Гарри. Твой отец знает капитана Гудсона — они старые сослуживцы — и сделает все возможное, чтобы возвратить мальчика родителям. Но теперь довольно говорить. Засыпай снова. В нашей медицинской книге говорится, что чем более спит истощенный человек, тем скорее он поправится.

Мать укутала мне плечи платком, сказала Эдит, чтобы она села в уголку, и выскользнула из каюты. На все мои попытки начать разговор Эдит отвечала: «Тс!» — и через несколько минут я уснул.

Не знаю, что было бы со мной и с моими товарищами, если бы мы попали в менее заботливые руки, но тут мы быстро поправились, несмотря на жару.

Когда я оправился настолько, что мог разговаривать, мать рассказала мне, как отец, видя, что коммерческие дела не идут хорошо, решил переселиться в Австралию, где, как отставной морской офицер, мог получить от правительства бесплатный участок земли. Он купил бриг и посадил на него всю свою семью, рассчитывая по дороге заняться торговлей, получить значительную сумму денег, оплатить покупку судна и потом уже окончательно поселиться в Австралии. До сих пор дела его шли довольно успешно, хотя не раз им угрожала опасность быть перебитыми коварными туземцами.

— Боюсь, что они стали такими, потому что с ними обращались дурно, — заметила мать. — Бог спас нас, и теперь мы направляемся в Сидней, где продадим бриг и начнем жить поселенцами. Но твой отец хочет сначала побывать в Новой Каледонии, а может быть, и в Новой Гвинее и на других островах.

— Я оставлю морскую службу и поселюсь с вами! — сказал я. — Я уверен, что и Медж, и Гарри, и Том, и Попо сделают то же и присоединятся к нам.

Через две недели с лишком мы остановились у северного берега Новой Каледонии. Отец хотел стать на якорь в такой пристани, где мы могли бы завязать сношения с туземцами и купить сандала и других местных продуктов. На берегу тянулись ряды довольно высоких холмов, большей частью покрытых лесами; между ними попадались и долины.

Наконец мы нашли гавань, вид которой с моря прельстил отца. Только что мы бросили якорь, как двойные лодки — такие же, как я описывал раньше, — с овощами и всякой провизией окружили нас. Отец слышал, что туземцы часто изменнически нападают на суда, и потому не позволил никому войти на борт. Экипаж стоял под ружьем, пока отец торговался с туземцами; вещи, которые он продавал, опускались в лодки, а провизия подымалась на палубу.

Некоторые из лодок состояли просто из четырех стволов какого-нибудь дерева, выжженных посредине и крепко связанных между собой. На носу и на корме сидело по человеку с длинными, заостренными веслами, похожими на острие копья. Обыкновенно в лодке сидел только один пассажир; иногда это бывала женщина, укутанная с головы до ног в покрывало из рогожи.

Так как на бриге было шесть пушек, а экипаж разгуливал по палубе с кортиками на боку и ружьями в руках, то туземцы выказывали мирные намерения, и торговля шла хорошо. Они принесли большой запас сандала, за который отец заплатил цену, вполне удовлетворившую их.

Мы снова поплыли на запад. Отцу хотелось посмотреть некоторые малоизвестные местности на восточном берегу Австралии.

Я еще ничего не говорил о бриге и о тех, кто находился на нем. Бриг назывался «Фиалка» и был вместимостью около 200 тонн. Штурман и его помощник, выбранные отцом за хороший характер, не отличались ничем особенным. Боцман Нед Бертон занял в моем сердце место Дика Тилльярда, которого он, как оказалось, знал.

— Славный, честный малый он был, мастер Годфрей, — говорил Нед. — Если когда-нибудь попаду на остров, с которого вы бежали, непременно навещу его могилу. Мы с ним много лет служили его величеству; не будь мира, мы продолжали бы служить и теперь. Когда война окончилась, и я вышел в отставку, то решил остаться на берегу. Так и было бы, если бы ваш отец, который делал со мной свое первое плавание, не попросил меня отправиться с ним на его судне. Он хотел было дать мне место помощника штурмана, но я не обучался навигации и потому должен был отказаться. Ну а когда он сказал, что возьмет меня боцманом, то я не мог отказать ему. Я думаю, что когда бриг будет продан, то, если местность понравится мне, я поселюсь вблизи вашего отца и пошлю за моей старухой и обеими нашими дочерьми.

Я сказал Неду, что он поступит очень умно и что сам я, не дожидаясь повышения, решил выйти в отставку, если капитан Бросуэлль отпустит меня.

— Нечего тревожиться об этом, мастер Годфрей, — со смехом ответил Нед. — Судя по опыту, я вижу, что мичманами не особенно дорожат; к тому же он, наверно, считает всех вас давно погибшими и не станет разыскивать вас в Австралии.

— Но я не хотел бы поступить бесчестно, — сказал я. — Если капитан станет настаивать на моем возвращении, я должен сделать это; да у меня там и сундук, и я должен получить жалованье.

— Я всегда считал жалованье мичмана ничтожным, мастер Годфрей, — сказал Нед. — А что касается сундука и его содержимого — наверно, все уже давно продано на аукционе, и вам трудно было бы вернуть ваши пожитки.

Я переговорил об этом с Пирсом. Он горячо советовал мне не покидать отца и уверял, что отец даст мне такой же совет, так как часто говорил, как ему хотелось, чтобы я был с ним.