Книга Едва замаскированная автобиография - Джеймс Делингпоул

Но, войдя в проход, ведущий от Том-Квода к Пекуотеру, я изобретаю нечто лучшее. Каким-то удивительным чудом у Молли все еще горит свет. Она наверняка работает, стараясь наверстать упущенное в этот день, и очевидно, что в такой час бедной девочке просто необходимо, чтобы ее кто-нибудь развеселил. И правда, разве не об этом она просила меня сегодня, когда ущипнула за щеку?

Какие могут быть сомнения? Все становится на свои места. Молли так же охвачена страстью ко мне, как все это время я тайно был охвачен страстью к ней. И утром, после занятия, она надеялась, что я скажу ей об этом. Но по глупости своей я застеснялся и все испортил, так ведь?

Ну, на это раз я ничего не испорчу, потому что мне, слава Богу, поможет алкоголь. На этот раз я расскажу ей все как есть.

Однако, войдя в дверь, ведущую к ее лестнице, я слышу знакомый голос. По какой-то непонятной самому причине я прячусь в тени.

— Первый этаж, вторая дверь слева? — спрашивает этот голос. Голос моего брата.

— Да, и не перепутай с первой. Там живет американка, у которой нет чувства юмора, — говорит Молли.

Я прячусь в темноте, а шаги моего брата удаляются в сторону туалета наверху.

Воспользоваться моментом и прямо взглянуть Молли в лицо? Постучать в дверь, сказав, что просто проходил мимо, и пусть Дик объясняется, когда вернется?

Но, несмотря на алкогольные пары, я вижу, что самое разумное — это не увеличивать свои потери и отправиться в постель. Есть шанс, как мне кажется, что их отношения вполне невинны.

Я долго лежу без сна, пытаюсь бороться с головокружением, жду звука шагов и скрипа двери, которые сообщат мне, что Дик вернулся. Но я слышу лишь, как часы на Том-Тауэр бьют час, затем два, затем три. Больше я уже не в состоянии держать глаза открытыми и засыпаю отвратительным и беспокойным сном.

Снаружи довольно холодно

Уорстершир, откуда я родом, это шизоидное графство. Одна его часть, дальняя, представляет собой идиллическую сельскую картину со слегка холмистыми полями, прелестными рощицами, тенистыми полянами, журчащими ручьями, долинами с буйной растительностью, огромным количеством садов и восхитительными городами с двойными названиями, в которых происходят базары. Другая часть — та, которая моя, — дурачит себя, считая, что у нее есть что-то общее с идиллической сельской частью. Эти времена давно прошли. Сейчас вся моя часть Уорстершира представляет собой в действительности садик на задворках Бирмингема, пересекаемый автомагистралями, шоссе с двойными проезжими полосами и кольцевыми автодорогами, безрадостный вид которого усиливают новые города типа Реддич или когда-то привлекательные, но переставшие быть спальными города вроде Бромсгроува или Дройтич-Спа.

Удобство состоит в том, что, когда мне нужно предъявить свидетельства моего городского пролетарского происхождения, можно сказать, что я из Бирмингема, а когда я хочу изобразить наивного провинциала или сельского сквайра, то могу сказать, что я из Уорстершира.

Недостаток в том, что я никогда не чувствовал себя действительно принадлежащим к той или иной стороне. Я — просто ничего собой не представляющий выходец из среднего класса Центральной Англии, посредине между городом и деревней, богатством и бедностью, фешенебельностью и заурядностью, как мне напоминают во время рождественских каникул, когда кто-нибудь — мачеха или мой богатый дядюшка — настаивает на том, что мне, возможно, следовало поработать за стойкой в каком-нибудь пабе в районе Чеддсли-Корбетт.

Когда я еду на работу в первый раз — за час до начала, чтобы меня можно было ввести в курс дела, — то решаю не рассказывать Дейву; администратору бара, о том, где я учусь и что мой дядюшка — близкий приятель владельца паба.

— Работал когда-нибудь в баре? — спрашивает он.

— Немного.

— «Немного» — это сколько?

— Нисколько, — говорю я, краснея.

Дейв смотрит на коренастую светловолосую девушку примерно моего возраста, которая заставляет полки бутылками апельсинового сока Schweppes.

— В наше время просто невозможно найти работников, — говорит он с готовностью.

— Но шикарный акцент, правда? Клиентам может понравиться немного шика, — говорит она.

— Для разнообразия, — говорит Дейв.

— О-о, замолчи, — говорит она.

— Я уверен, что научусь, пока работаю. Я хочу сказать… — Я чуть не добавил «это не должно быть трудно», но сообразил, что не стоит говорить этого профессиональному бармену. Вместо этого я говорю: — Я очень хочу научиться.

— Именно это говорил тот, последний, — говорит Дейв.

— Это который? — говорит девушка.

— Ну, ты помнишь, Трейс. Шикарный малый, который учился в одном из этих знаменитых университетов — Кембридже, кажется, или Оксфорде.

— А-а, — говорит Трейс.

— Не знал, за что хватать бутылку, не мог запомнить, из чего готовится лагер-топ: каждый раз, когда он смешивал, получалось что-то новенькое. Беда со всеми этими типами из университетов, витающими мыслями в облаках. Слишком умные, чтобы хоть как-то справляться с нашей работой, верно, Трейси?

— А, теперь я вспомнила. Да, толку от него не было никакого.

— Но расскажи нам что-нибудь о себе, Джош. Я так понимаю, ты только что окончил школу. Подыскиваешь какое-нибудь доходное занятие?

— Э-э… на самом деле я учусь в колледже.

— Так, в колледже. А каком — я о нем что-нибудь слышал?

— Ну да. Возможно. Это э-э…

Пока я пытаюсь сообразить, как сказать, что я учусь в Оксфорде, не сказав при этом, что я в Оксфорде, Дейв и Трейси разражаются хохотом. Они уже все знают, конечно. Роджер, владелец, должен был им сказать.

— Не обращай внимания на Дейва, — говорит мне Трейс, отдышавшись, — он совершенно непочтительно относится к высшим по положению.

— Это ты верно подметила, Трейс. Через пару лет Джош может стать нашим боссом.

* * *

Первые часы моей смены проходят на редкость скучно, и мне приходится лишь стоять за стойкой с ищущим взглядом, стараясь не слишком огорчаться от того, что каждый входящий клиент направляется прямо к Трейс, разговаривает с ней как со старым знакомым и дает огромные чаевые. Большинство клиентов даже не удостаивают меня взглядом или, взглянув, тут же отворачиваются, убедившись, что не знают меня. А если Трейс в это время уже обслуживает кого-нибудь, они не подходят ко мне, а ждут, когда она освободится. Потому что у нее большие сиськи и нужный акцент, а у меня — нет.

Через некоторое время я начинаю пытаться поздороваться с клиентами, которые встретились со мной глазами, произнося «о’ройт», как это принято в Центральной Англии, на что правильным ответом должен быть такой же «о’ройт». Но два года в Оксфорде, видимо, искалечили мое произношение, потому что в результате они еще быстрее бегут к Трейс, охваченные таким же ужасом, который я заметил у китайских официантов, когда мой отец пытается подозвать их на своем подзабытом со времен военной службы китайском наречии.