Книга Русские вопреки Путину - Константин Крылов

Но и в тех случаях, когда массы вроде бы ведутся на пропаганду выгод и преференций, при более подробном рассмотрении дела выясняется, как правило, что само по себе исчисление бонусов «здравый смысл» не задевает. Носители common sense не являются субъектами рационального расчета.

Если мы все же углубимся в мир «здравого смысла», мы обнаружим прежде всего фатализм — иногда угрюмый, иногда связанный с какими-то надеждами, но именно что фатализм. «Здравый смысл» воспринимает события исключительно в категориях «необходимости/неизбежности». Мир common sense — это мир, который движется сам собой, к нему приходится только приспосабливаться [26]. «Делать нечего», «а как иначе», «сам понимаешь» — это все типичные формулы «здравого смысла». В этом плане «иного не дано» было великолепным попаданием в десятку.

В этом смысле любая работа со «здравым смыслом» должна начинаться с распространения в массах ощущения неизбежности того или иного хода событий. Демократы первой волны владели этим искусством великолепно: чего стоила, например, полуторагодичная кампания по убеждению жителей СССР в том, что их страны, «в сущности-то говоря, уже не существует». При этом всеобщее нежелание распада и развала натыкалось, как на клин, на эту индуцированную уверенность в том, что «сделать уже ничего нельзя». При этом практические выводы делались именно исходя из понимания неизбежности. Множество людей, которые очень не хотели уничтожения своей страны, при этом активно готовились к нему: перевозили ценности, избавлялись от недвижимости, или, наоборот, заводили нужные контакты на местах — «жить-то надо». «Практический смысл» был не на стороне желаний масс — и массы подчинились не «принципу удовольствия», а тому, что они сочли неизбежностью. «Что ж теперь поделать?».

Сказанное несколько проясняет и нынешнее «безмолвие народа». Чего бы ни хотели миллионы — а они, конечно, хотели бы накормиться, обустроиться и обезопаситься от всяческих «реформ» — но они ощущают, что все эти желания находятся за пределом возможного. «Ничего не поделаешь, умираем и умрем», — это настроение невозможно перешибить никакими разговорами о том, что умирать не следует, что нужно бороться и та к далее.

Теперь — откуда берется само это ощущение неизбежности. Common sense устроен так, что он оценивает не столько силу и мощь «желающих перемен», сколько слабость противостоящих им сил. «Здравый смысл» мало интересуется вопросами «мощи» как таковой: пресловутое «в чем сила, брат?» — это не тот вопрос, которым задаются носители common sense. Их интересует куда более важное — кто здесь слабейший.

Это свойство common sense тесно связано с фатализмом: сила — преходяща, она может ошибиться, обломаться, встретиться с превосходящей ее силой, и еще неизвестно, «кто кого сборет».

Слабость — фундаментальная характеристика. Если что-то «еле держится на ногах», то уже все равно, насколько сильна и бодуча та сила, которая намерена это что-то свалить. Оно все равно упадет, оно обречено упасть — неважно уже, от чего.

В этом смысле common sense очень далек от понятия вины. В общем-то, неважно, кто именно и почему толкнул падающего, раз он уже не держался на ногах [27].

Слабость же «масса» определяет очень простым способом — поскольку образцом слабости для себя является она сама (опять же, тут пора предложить дефиницию: масса — это совокупность людей, от которых ничего не зависит), то слабость другого она измеряет прежде всего по его близости с собой. «Он такой же, как мы» обозначает на языке здравого смысла — «он тоже ничего не может» [28].

Common sense не уважает и не ценит то, что он понимает и ощущает «близким себе». В этом смысле советская власть выдохлась — и потеряла остатки народного уважения — именно тогда, когда стала «разъясненной», «вполне понятной».

Произошло это задолго до перестройки — однако, именно перестроечная «гласность» легализовала это уже имеющееся понимание.

4

Таким образом, common sense есть воззрение на мир как на свершившийся факт.

В каком-то смысле это «идеология конца света»: для «здравого смысла» мир уже закончился, причем без его участия. Остается только адаптироваться к сложившемуся порядку вещей, постаравшись максимально обезопасить себя от болезненных переживаний. Сказанному не противоречит то, что common sense поощряет определенные невеселые мысли: зато они заглушают более сильные страдания.

Эта тема «заглушки», «заговаривания» имеет и иное развитие — здравый смысл обожает фигуры недоговоренности. «Ну вы сами все прекрасно понимаете», — говорит носитель common sense в тех случаях, когда дело касается вещей, которые желательно оставить неопределенными. От собеседника (естественно, находящегося в том же поле «здравоосмысленности») ожидается согласие, выраженное столь же неопределенно: «Ну какая у нас жизнь? Сам понимаешь…» — «Ну да… Гады, до чего довели».

Важно отметить, что в любых жалобах, исходящих от лица «здравого смысла», нет и не может быть никакого возмущения и «желания что-то изменить». Возмущение, протест — реакция личная и опасная, разрушающая унылое согласие здравоосмысленных. Напротив, нытье — это нечто укрепляющее «существующее положение дел». Можно даже сказать, что «окружающая реальность» легитимизирует себя через массовое нытье. Общее страдание, выражаемое в такой форме, только укрепляет и «унылый мир вокруг», и само это страдание.

Скажем больше. Здравосмысленная оценка мира как юдоли скорбей предполагает, что эти скорби, в общем-то, выносимы — не без помощи того же здравого смысла. Да, «типа все ужасно»: но если мы живем в этом ужасе (и намерены жить дальше), значит, сам этот ужас не так уж страшен, как мы о нем говорим.