Книга Медичи. Крестные отцы Ренессанса - Пол Стретерн

Среди находок Браччолини был целый ряд забытых манускриптов, которые он обнаружил в темнице одной из башен швейцарского монастыря Сен-Гален, хотя более всего он прославился, обнаружив в 1417 году полную рукопись работы римского поэта I века до новой эры Лукреция «О природе вещей», считавшуюся пропавшей после падения Римской империи и известную только по кратким цитатам в работах других авторов. «О природе вещей» — большая поэма, шесть книг которой включают в себя псевдонаучное объяснение устройства вселенной, с опорой на таких древнегреческих философов, как Демокрит и Эпикур, которые удивительным образом описывали мир как материю, состоящую из атомов и управляющуюся законами науки и не оставляющую места никаким богам. В своей поэме Лукреций развивает эпикурейский взгляд, согласно которому людям следует стремиться к наслаждениям и избегать боли; философия существует для того, чтобы исцелять человечество от страха перед смертью и богами; религия же предстает в виде устрашающего монстра, взирающего на землю откуда-то с небес. Оказывается, еще полтора тысячелетия или около того назад Лукреций сформулировал многое из того, что в раннегуманистическом мировоззрении все еще пребывало в зачаточном состоянии: вот стимул для самопознания человечества, для раскрытия устройства мира, свободного от метафизических влияний.

Браччолини послал рукопись Лукреция Никколи во Флоренцию, где тот тщательнейшим образом изготовил своим четким курсивом копию — предосторожность нелишняя, ибо впоследствии найденный Браччолини оригинал был утерян, и дошел до нас Лукреций как раз в копии, сделанной Никколо. Через год после этой фантастической находки Браччолини на четыре года отправился в Англию в надежде на новые открытия, но, к его разочарованию, выяснилось, что из-за влажного климата многие древние рукописи покрылись плесенью и стали нечитаемы. По возвращении в Италию Браччолини с радостью вернулся в прежнем качестве на службу при папском дворе, что позволяло ему продолжать поиски, да и заниматься сочинением собственных работ. В отличие от многих других должностей в папской канцелярии его работа не требовала принятия никаких обетов; потому в возрасте пятидесяти шести лет Браччолини решил, что пора угомониться, и женился на восемнадцатилетней девушке, родившей ему шестерых детей — вдобавок к четырнадцати внебрачным.

Впоследствии Браччолини навсегда вернулся во Флоренцию, где стал играть ведущую роль в кругу гуманистов и сделался близким другом Козимо. В 1427 году они даже совместно отправились на каникулы в Остию и занялись раскопками античных руин, на которые до тех пор мало кто обращал внимание. Еще одно свидетельство тесной дружбы, связывающей этих двух людей, относится к годам изгнания Козимо, когда Браччолини слал ему ободряющие, хотя и несколько лицемерные письма, изобилующие философскими сентенциями в таком примерно роде: «Будь благодарен за то, что жизнь предоставила тебе эту возможность испытать столь великие добродетели». Любопытно, но Браччолини как будто примирился с тем, что Козимо не вернется во Флоренцию, и утешал его: «Куда бы ни забросила тебя судьба, считай, что это твоя родина». Это, пожалуй, свидетельствует о том, что в ту пору во Флоренции так думали многие.

Браччолини также советовал Козимо, как ему упорядочить растущую коллекцию рукописей, и вполне возможно, что именно по его рекомендации Козимо призвал Кириака из Анконы, известного в ту пору негоцианта и торговца произведениями античного искусства. Кириак разъезжал по Ближнему Востоку и северу Африки, переписывая надписи, высеченные на руинах классических времен, и делая первые описания местоположения античных памятников, (столетия спустя они станут неоценимым подспорьем в работе археологов). Козимо отправил Кириака в коммерческую поездку в Константинополь, Святую землю и Египет, в ходе которой ему, впрочем, следовало заниматься и продолжением поисков рукописей; быть может, именно это легло в основу знаменитой, хотя, может быть, и чересчур восторженной характеристики, которую дал Козимо историк Эдвард Гиббон: «Его богатство было поставлено на службу человечеству; в одно и то же время он поддерживал связи с Каиром и Лондоном; индийские специи и греческие книги нередко переправлялись одним и тем же судном».

Если литературные произведения хоть в какой-то степени являются путеводителем по характеру человеческому, то можно утверждать, что именно таким спутником Козимо, обаятельным и забавным, стал Браччолини. Его работы — один из лучших литературных образцов этого раннегуманистического периода: они отличаются тонким стилем, остроумием, оригинальностью, наконец, чрезвычайным жанровым разнообразием, от сальных историй до глубоких философических диалогов. В одном из последних, «О несчастьях государей», Никколи предстает как воплощение классического вкуса, Козимо же выглядит весьма прагматичным, но при этом просвещенным банкиром. Уже говорилось, что Браччолини, если его задеть, мог впадать в такую ярость и в такое злоязычие, которые даже в этот век полемики и ниспровержения всего и вся казались чем-то необыкновенным, — его писания изобилуют нападками на погрязшую в коррупции церковь и лицемерие священников — отцов незаконнорожденных детей (тема, в которой автор был бесспорным знатоком). Между прочим, оставил след в истории и четкий почерк Браччолини: вместе с манерой ясно отделять друг от друга слова он усвоил его из немецких рукописей XI века. В письме последующих времен на смену ему пришла беглая, но трудно различимая готика, столь любезная наскучившим своей работой монахам-копиистам средневековых монастырей. Потому-то итальянские печатники следующего столетия и обратились к рукописям Браччолини, используя их в качестве образца шрифта, названного впоследствии романским. Он и поныне является самым распространенным книжным шрифтом (им набрана и книга, находящаяся сейчас в ваших руках). В семидесятитрехлетнем возрасте Браччолини была оказана весьма тронувшая его честь — он был избран канцлером Флоренции. Наверняка немалую роль сыграл в этом его друг Козимо де Медичи. Шесть лет спустя Браччолини скончался, и Флоренция с почестями проводила писателя, о латыни которого говорили, что она сладка как мед, и который, сидя за письменным столом, предпочитал общество красивой женщины «длиннорогому буйволу» (весьма экстравагантная метафора для описания средневекового монастыря).

Другая видная фигура во флорентийском кругу гуманистов, где Козимо был завсегдатаем, — сын его врача Марсилио Фичино, родившийся в 1433 году. Странный вид являл он собой — карлик с покалеченной ногой, человек с духовными устремлениями, однако же нередко демонстрирующий свой буйный нрав. Поначалу он занимался медициной, но параллельно изучал древнегреческий и, рано обнаружив глубокий интерес к наследию Платона, в конце концов завоевал репутацию крупнейшего во Флоренции знатока его работ. Козимо тоже чрезвычайно интересовался Платоном, но ему не хватало квалифицированных переводов, потому он, можно сказать, усыновил Фичино, выстроив ему отдельный коттедж у себя в Муджелло, где тот специально для него переводил на латынь диалоги Платона, один за другим. Летом, когда, спасаясь от городской духоты, Козимо удалялся в свое поместье, он нередко приглашал Фичино к себе, и они засиживались за полночь, читая вслух и рассуждая о Платоне.

Образ жизни Козимо всячески располагал к философским размышлениям. Ростовщичество, составлявшее основу процветания его банка, все еще, строго говоря, считалось смертным грехом, и это сильно беспокоило его; равным образом заставляли его задумываться о том, нравственна ли его жизнь, всякого рода политические махинации, в которые он неизбежно вовлекался, занимаясь делами города. За внешностью строгого гуманиста скрывалось смятенное, измученное сердце, и рассуждения Платона о бессмертии души, точно так же, как и созданный им набросок идеальной республики, управляемой государем-философом, мысли Платона о том, что необходимо для праведной жизни, — все это глубоко трогало Козимо.