Книга Про шакалов и волков - Анна Шахова

— Уважаемая госпожа Пучкова, предлагаю вам замолчать и расслабиться. Пока вместо вазона не разлетелась ваша голова. Тут, чай, не театр, а террористический акт, — через ряд обратилась к ней Оппозиционная Журналистка, что-то чиркавшая до того в блокноте.

— Вот вам-то, писакам, радость! Авось рукописи и вправду не горят, и ваш посмертный опус прославит на весь мир имя бескомпромиссной журналюжки, — прогремел альт Пучковой на весь зал. Благо, Асенька вывела кого-то из женщин в туалет и не слышала громкой перепалки.

Но рокировку прервала мудрая Ирма Андреевна. Она громко и четко сказала:

— Молчание — золото. Считайте это девизом на все время нашего заточения!

— Правильно… Верно… Конечно… — раздались с разных сторон голоса, и заложники снова погрузились в настороженно-дремотное оцепенение.

Волки держались не стаей, а каждый сам по себе. Аркан стоял, прислонившись к стене у входа и, доставая из кармана горстями семечки, грыз их с умопомрачительной скоростью. Через считаные минуты пол вокруг него был усыпан слоем черной шелухи.

— Это что за помойка? — прошипела, войдя в зал с заложницей Асенька. Она привела из уборной жену театрального Продюсера, которую мучили невротические колики. Держась за живот, женщина просеменила к сцене и рухнула на колени мужа. Асенька осталась стоять рядом с Четвертым Волком, который сардонически улыбнулся:

— Ты кто вообще? По какому праву указываешь? По праву пукать из браунинга? У меня есть ему достойный ответ, леди! — Он передернул затвор на «Калашникове».

— А вот это ошибка, милый. Серьезная ошибка, — в ответ растянула губы в хищной гримаске террористка. Ее глаза дико сверкнули. Ей нравились непокорные мужчины, но не в теперешней ситуации. Ни Пал-Пал, ни Николай Николаевич не отдавали никаких команд. Видно, переговоры шли трудно и план «Возмездие хищника», который вычурно, на американский манер назвал Трунов, не срабатывал безотказно, как самонадеянно рассчитывал главарь. Она отошла от Аркана, который растянулся на полу и, кажется, вздумал подремать.

Весел сидел на корточках около заложников на том месте, которое было ему определено Николаем Николаевичем, и копался в своем оружии. Петруччо, напротив, первым оставил свой пост и устроился в позе лотоса на сцене, отвернувшись от всех и беззвучно шевеля губами: он знал с детства, когда его водила в храм бабушка, много молитв наизусть.

Килька же сидел около окна. Он понимал, что эта позиция чрезвычайно опасна, так как в доме напротив наверняка засел спецназ и горе-террорист может оказаться под прицелом снайпера. Но Илье было все равно. Он предчувствовал страшную неминуемую развязку. «Скорей бы… Скорей…» — мысленно подгонял время Третий. Он уже приготовился к боли, унижениям и даже смерти. Все теперь казалось лучше, чем эта тягостная ложь, неизвестность, морок, лукавый сон, в котором пролетел год…

Частенько Отец яростно улыбался, поглаживал подбородок и раздувал ноздри. Гнев его был велик и праведен. Говорил он об операции как о деле беспроигрышном и чуть ли не совершённом: «Мы прижмем моих подлецов-конкурентов, используя тусовку их приближенных, и вытрясем из воров миллионы! Затем незамеченными, по одному, по тайным ходам под домами мы скроемся, чтобы встретиться уже в аэропорту с новыми паспортами и планами на безбедную жизнь. Убеждён, что на все уйдет не больше двух часов и операция пройдет незамеченной для московских властей и жителей. А жаль…» — вздыхал Отец, которого, как зачарованные, слушали Волки.

До последнего «щенки» верили, что Отец из соображений безопасности не посвятил их во все тонкости дела. Килька оглянулся на спокойного Весела. Может, он верит и сейчас? А Аркан? Ни черта не прочтешь на лице этого живого мертвеца! Один Петруччо, кажется, дергается и понимает, что все рассыпается, летит в тартарары. Такого масштаба огласки, скандальности и насилия не мог и в страшном сне предположить ни один из Волков.

Вдруг Килька зажмурился от ударившего в глаза закатного солнца — бело-розовыми всполохами заиграли окна противоположного дома. В приоткрытую фрамугу повеяло предвечерней прохладой, настоянной на запахах прелой листвы, остывающих домов, асфальта и того едва уловимого сочетания ароматов, по которому распознается большой и благополучный город. Город, ненавидимый Килькой до этой минуты. Город, которому он, кажется, хотел отомстить? И который оставался равнодушен и снисходителен и к злобе «волков», и к ужасу «шакалов», не видя между ними большой разницы. Илья уткнулся головой в колени: не хватало еще, чтобы кто-то заметил его слезы. Пусть бьют, плюют и казнят. Плакать он не станет ни перед кем. Никогда…

Бывшему Министру все время пленения докучал Актер сериалов. Его лицо и руки находились в непрестанном движении, будто он ни секунды не мог не расточать энергию, но, вынужденный неподвижно пребывать на месте, суетился вхолостую, что-то нашептывая в ухо ближайшему соседу. А так как говорил он невразумительной скороговоркой и преимущественно нецензурно, Бывший Министр — человек интеллигентный и смирный — уже готов был двинуть Актеру по голове.

— Прикинь, если втихую… подползти к этому, что на сцене спиной, оглушить его… и отобрать автомат… Потом пришить из него бабу… а потом…

— А потом в вас выстрелят из оставшихся шести автоматов, и вы, наконец, перестанете материться мне в ухо, — перебил его Бывший Министр, и Актер, подавившись скороговоркой, отвернулся от него, оскорбленный до глубины души.

Постепенно и «чужаки» стали терять энергию, замолчали и, развалясь на полу, даже выпустили оружие из рук.

Тут-то и раздался сочный голос неуемной Пучковой:

— Да пошло все к черту! Помирать — так с музыкой! — И она заголосила с такой силой, что ее поставленный альт услышали спецназовцы на улице:

— Ой, мороз-моро-о-оз!

Да не морозь меня…

Асенька и «чужаки» повскакивали со своих мест, а Волки лишь переглянулись и заулыбались. Ободренные улыбками «своих» и нерешительностью «чужих», к Оксане Петровне стали присоединяться поначалу робкие, а потом все более звучные голоса.

Пучкова и Певица вели партию, Комик сбивался на фальцет, Солнцева пыталась строить терцию, а Дыков, не обладавший слухом, отбивал ритм щелчками пальцев здоровой руки, поднятой над головой. Экономист, Адвокат, Глава фракции, Банкиры, Министры, гламурные Девицы и даже басовитый Архиерей — все пели в едином порыве:

Не морозь меня-а-а-а!

Моего коня-ааа!

Сколько ни шипела Асенька, нацеливая оружие на заложников, сколько ни замахивались на взбунтовавшихся пленников «чужаки», казалось, заткнуть новоявленных «молодогвардейцев» было невозможно и выстрелами. Но именно они и раздались вдруг с верхнего этажа дома. В ответ послышались автоматные очереди — с улицы здание начали обстреливать. Из института также неслась беспрерывная пальба.

— Это Денис! Я знаю, что это Денис! — закричала Катерина, хватая ледяными ладонями руки Онежского.

Несколькими минутами ранее Дедим выбрался на пожарный балкон. Убедившись, что лестница крепкая и идет она до самого верха, сыщик быстро осмотрелся. Рядом с институтской стеной не было ни души: полиция отогнала всех зевак и выставила кордоны вдоль близлежащих улиц, чтобы никто не ходил и не ездил. Жильцам было запрещено подходить к окнам.