Книга Вишневый луч - Елена Черникова

На улицу я побежала именно после очередного, уже сегодня, разговора с Петром, который на сей раз честно отказался от свадьбы, сказав, что надо сначала решить вопросы наследования квартиры. Поскольку я уже знала, какими методами будет решаться квартирный вопрос, я по-быстрому согласилась на всё, лишь бы не спросить у него о главном: почему его дама хранит гигиенические предметы по одному? Нет денег купить целую пачку? Или на все дамские дни она растягивает один пакетик? Экономит?

Ну почему она не оставила на полке в ванной какое-нибудь бриллиантовое кольцо!.. Я увидела бы царственно небрежную особу, готовую платить за Петра диамантами, - лишь бы я подавилась своими тапочками. Так нет же! Драгоценности нигде не валялись, а в холодильнике - это я оценила - она оставила початую коробку острой корейской капусты. Пётр этого не ест. Значит, ест она, поскольку у неё забота о здоровье - на видном месте. Боже, зачем Петру такой здоровый хлам!..

Как там говорила моя кузина? Классный мужик? Ага. Очень. И бабы у него классные. Судя по всему, ко словесности не причастны. Особенно к журналистике. Для словесной работы нужна некая чувствительность к деталям, некий минимум человечности. А эта, с зелёным пакетиком, просто блядь бесстыжая. Ни одна честная проститутка никогда не оставила бы таких следов по себе. Для нормальной профессионалки это был бы позор, влекущий за собой дисквалификацию. Такую грязь развозят только простые интеллектуальные бляди. А эта, с зелёным пакетиком, наверняка училась на психологическом факультете. У психологов очень сильно развита тяга к власти. Они порой сами не представляют, как сильно мотивированы к своему труду именно властью. Они привыкли всем пудрить мозги своими добрыми намерениями: приходите, мы вам обязательно поможем. Счёт - у администратора.

На бабушке - властолюбец, на Петре - властолюбка. Грехи вышли на парад. А мне всё это надо как-то понять? Впрочем, выбирать не приходится.

Я остановилась на перекрёстке, скрипя зубами, хватая воздух, и что там ещё делают люди в ярости. Шли дни, а ярость нарастала волной: то на бабушку, погрузившую Давида в пучину низменных страстей, то на Пётра, купившего себе жменю баб на вывоз и на дом. (Надеюсь, все помнят, что такое жменя). И мой грех сегодня - гнев. И ропот. И никакого смирения. Грешная.

Никого не осталось. А кто-то был? Эх ты, классный мужик... Мужик. Слово-то какое. Я и не думала раньше, что оно такое резкое. Режущее, жгущее, палящее, кричащее. Му-жик. Вжик!

Мне стало так стыдно, что слёзы сами полились.

Город окрест. Он сегодня безжалостен, беспомощен и нематематичен. Асфальтовые жилы путаются между каменными мышцами города. А помните, в греческих Мистериях? Доктрина соотношения, существующего между музыкой и формой, диктует волю свою элементам архитектуры: они должны соответствовать нотам и тонам. Иметь на каждом этаже музыкальные аналоги. Правильные формы правильно звучат. Как изумительно прекрасна пирамида! Она же поёт! И как этого до сих пор не поняли египтологи. Поющее каменное Писание.

Город, естественно, молчал и скрежетал бетонными зубами, пробуя меня на вкус. Я очень люблю Москву, но сегодня это был бездарно другой город. Лучшее здание - музыкально логично. Как архитектура, поддержанная истинным мастером. Лучший дом - как струна. Лучший город - как оркестр. В этом смысл города: объединительное звучание всех и сразу в одной симфонии, математически расчисленной между домами-струнами. А мне сегодня всё это было немузыкально, мучительно, грубо и жалко. В оркестре любимого города струны полопались.

Может, он прав, Петруччио мой грёбаный? Может, я не вижу очевидного? Может, ну её, любовушку земную, к чертям собачьим, со всеми её свадьбами, планами, помадами, пакетиками...

Шаткий город, прихлопнутый тучными трясущимися облаками, совсем расплылся и потёк серыми ручьями. Глаза щипало, но вытереть их было нечем. Помните, бабушка говорила, что стыд очень жгуч? Опять была права. Боже мой.

Кто-то тронул меня за локоть: оказывается, я упала на асфальт, прямо в лужу. Меня подняли, посадили на лавку, протёрли мои очки. Над левым глазом быстро вспухало что-то круглое. Текла кровь. Оказывается, я разбила лицо.

Вскоре я обнаружила, что ем пиццу и запиваю пивом. И происходит это в итальянском ресторане на Арбате.

- Что с вами? - спросил голубоглазый гражданин в мышином вельветовом костюме. - Сигарету хотите?

Я всхлипнула, кивнула, протянула руку, вытащила сигарету, поискала пламя. Всё на ручном управлении. Автопилот отшибло. Голубоглазый, милый, вынул из кармана тёмно-синюю зажигалку, чиркнул, положил на стол. Я не сразу заметила надпись на корпусе.

Курю, пивом балуюсь. Глаз придерживаю.

Что-то жмёт, оно где-то рядом. Но что?

Скосив на стол освежённый пивом взор, я прочитала надпись на синей зажигалке моего голубоглазого спасателя.

И тут зарыдала я уже в голос, на крике, безнадёжно и неприлично: там было одно слово - "Мужик". Белыми печатными буквами.

- Что с вами? - участливо повторил незнакомец, удивлённый до крайности. - Вы знаете эту фирму?

Лучше б он молчал! Да, я знаю эту фирму! Эта фирма очень классная. После знакомства с этой фирмой требуйте намыленную верёвку.

Добрый человек, он вылил полстакана минералки на свой носовой платок и вытер мою распухшую физиономию.

- Я, увы, спешу на самолёт, - сказал он, - но если вы объясните мне, почему вы так реагируете на зажигалки синего цвета, я подумаю - что можно предпринять.

О, какой милый человек! Какие люди живут в нашей стране!

Словно подслушав мои мысли, голубоглазый сказал:

- Я живу довольно далеко отсюда, в Париже, но я успею.

Какой чёрт меня дёрнул исповедоваться, не знаю, но я всё выложила этому парижанину, не стесняясь в выражениях. И про бессовестную бабушку, приручившую меня и бросившую меня ради властолюбивого Давида; и про педантичного Петра, у которого завелись демонстративные бабы, особенно одна, с зелёным пакетиком. Я ему даже про безработицу свою рассказала. Собственно, зачем я ходила к бабушке? Чтобы она наново научила меня жить в словесности: после разлуки с моей любимой редакцией я тяжело болела горем, а новый главный редактор причина моих проблем небесно радовался что выкинул из редакции олицетворение антипартийности то есть меня почему-то он решил что я нуждаюсь в разъяснениях и написал всё это экивоками в приказе расторгнуть контракт из-за непрофессионального отношения к подготовке материалов вот если бы я воспевала партийную мораль это было бы профессионально самое смешное в этой ситуации было время и место действия Москва наши дни двадцать первый век и все подобные сюжеты казалось уже в невозвратимом прошлом ожидая восстановления права на собственную словесность я преподавала словесность другим людям но этого мне мало и перестала писать книги.

Несу я всё это и понимаю, что горе безработицы моей, оказывается, какое-то несущественное, да и бабушка уплывает за туманы, и вообще выговориться перед незнакомым человеком иногда полезно и очищает. Но.