Книга Чистая бредятина - Стив Мартин

Хотя обычно я сочиняю в уме анаграммы — как это делает большинство лошадей. Когда увидите лошадь, стоящую посреди поля, уставившись на вас, знайте: на самом деле она тасует в голове слова: «брег, герб, греб…» Лошадиное такое занятие. Поэтому обычно первым делом большие вопросы вроде того, о котором мы сейчас говорим, я пропускаю через голову и переставляю местами буквы. «Есть… сеть…» Что–то не очень. За ним идет очевидное «ли… ил…», и совершенно бесплодное «Бог». Такое невротическое упражнение позволяет мне перейти к следующей стадии.

Задайте себе такой вопрос: А нужно ли на самом деле мне знать ответ на этот вопрос? Мне кажется, если вы честны перед собой, вы придете к осознанию того, что ни да, ни нет вашу жизнь в действительности сильно не изменят. Хотя отрицательное ржание может высвободить огромное количество времени, уходящего на поклонение. Фактически, я не могу себе представить, чтобы Бог слишком уж залипал на этом поклонении себе. Это вам я говорю — Тоби, говорящий конь: он скромен, как и любой другой Бог, и обычного «спасибо» вполне хватит.

Если вы спросите меня, что появилось раньше — вопрос или вера, — я отвечу, что вера предваряла вопрос. Вопрос не ведет к вере; вопрос подводит к неверию. Вера, с другой стороны, существует почти в каждой человеческой культуре, хотя иногда людей можно застать за молитвой куколкам, слепленным из навоза. Так же естественно в животных вера не возникает, отчего я, конь, могу служить идеальным третейским судьей.

Хочу ввести одно незыблемое правило. Никаких споров. Спорят только в передачах «Майкрософта—Эн–би–си», а что хорошего это хоть кому–нибудь принесло? Остается только поржать хорошенько над человеческой идеей, дескать разум хоть как–то в действительности улучшил чей–нибудь ум или доказал хоть что–то, кроме человеческой способности спорить. Я мог бы поспорить, что небо зеленое, если б захотел. И выиграть спор. Почему? Да потому что я бы выучился настолько, чтобы по каждому аргументу загнать вас в угол; я мог бы стать асом зеленого неба. Да у вас бы голова кругом пошла от вывертов и спиралей, в которые я бы вас закручивал. А я ведь конь. И все равно сумел бы это сделать. Поэтому можете себе вообразить, чего бы мог добиться хорошо смазанный поборник религиозной мудрости.

Еще одно незыблемое правило. Никаких определений. Мы можем тут сидеть, пока коровы домой не пойдут (а в моем мире это — далеко не метафора), и обсуждать определения важных слов. Но позвольте мне сказать: это нас ни к чему не приведет. Легче легкого будет свести вопрос существования Бога к проблеме семантики. Однако мы это уже прошли. Я рад, что меня зовут Тоби, поскольку это доказывает, что я прав. Я — свое собственное определение. Я не «Счастливчик», не «Рыжий», не «Молодец», не любое другое имя. Так пусть и Бог будет своим собственным определением, как я.

Я должен вам кое–что сказать о Лили — это кобылка, о которой я уже упоминал, она пасется на соседнем выгоне. У нее — желтая грива. Я только что о ней подумал.

И еще одно: прошу вас, не употребляйте словосочетание «упорядоченная религия». Я уже знаю, в какую сторону вы с этой фразой направляетесь: этот аргумент — для студентов, которым хочется о чем–то поговорить, когда они курят пластилин. Мы уже миновали подобные дискуссии.

Вы, вероятно, никогда не сможете понять, как прекрасна желтая грива. Во всяком случае — на Лили она прекрасна. Ночью иногда она проскальзывает вдоль изгороди и приближается ко мне, и вздыхает своим теплом прямо мне в ноздри, и я трусь своею головой о ее желтую гриву, и запах ее остается со мной до самого утра. К тому же, у нее великолепная задница. О, я совсем забыл. Вы же — люди и считаете это вульгарным. Из всего, что я встречал в жизни, Лили, наверное, к Богу ближе всего. Она физически привлекательна, она духовна, и она смотрит на меня, и склоняется ко мне, и встряхивает своей гривой так, что касается меня, и несмотря даже на то, что она не умеет говорить, в такие мгновения кажется, что она произносит: «Тоби».

Лили. Илли. Иилл. Тоби. Боти. Отби.

Существуют определенные люди, которые, похоже, убеждены, что ответ на этот вопрос — утвердительный. А потому им хочется одеваться в рясы, накидки, плащи, напяливать особые шляпки или наносить очень толстый слой грима и очень высоко начесывать себе волосы. Другие люди считают, что все как раз наоборот. Некоторых это устраивает, но другие мрачнеют на глазах. Для таких людей есть особое слово, состоящее из двух гласных и нескольких нервных, несогласованных согласных: ярость.

Тросья. Сорять.

Вероятно, вы задаетесь вопросом: поскольку мы не можем пользоваться логикой, не можем спорить, не можем определять, — как же нам получить ответ? Что ж, будь вы мной, вас бы это не волновало. Однако вам до меня примерно двух ног не хватает. Поэтому я предлагаю вам сделать то, что делаю я: однажды вечером схрумкайте славную торбу сена и немного овса. Снимите шоры и встаньте в чистом поле, склоните голову и внимательно посмотрите на звезды. И вы поймете, что Бог там есть. Затем, в такой день, когда по–вашему ничего не выходит, остановитесь и задумайтесь над тем же вопросом. И вы поймете, что Бога нет. Для лошади две противоречащие друг другу идеи могут одновременно быть истинными. Именно это отличает меня от вас. Именно поэтому лошадь изобрела не компьютер, но — и знают об этом лишь очень немногие из людей — диван. Как только вы позволите невозможным идеям сосуществовать в мозгу, сразу же окажетесь на пути к совершенному вьючному животному. Вот немножко моего собственного лошадиного здравого смысла: какой бы ответ вы ни избрали в любой данный момент времени, он будет правильным. А если какой–нибудь узкогубый, короткостриженный чистенький всезнайка поставит ваш ответ под сомнение, так ему и скажите: мол, я узнал это от Тоби, говорящей лошади.

Ладоши.

СТАРАЯ ДОБРАЯ ОПЕРА

Значит, опера у нас получает субсидии от Национального фонда поддержки искусств, а Вилли Нельсон и Гарт Брукс, в общем и целом, — нет. Те из нас, кто на их концерты ездят в пикапах, субсидий не получают; субсидии получают те, кто на оперу в «мерседесах» прикатывают.

Джон Эшкрофт, соискатель на должность министра юстиции США, 17 сентября 1997 г.

— У нас проблема. — Главный уполномоченный по улаживанию конфликтов Метрополитэн–Оперы стоял перед директором, как это неоднократно случалось и ранее. Они справлялись с кризисами вместе — с истериками див, случайными неполадками со звуком или путаницей с билетами, — однако на этот раз директор читал на лице коллеги более глубокую озабоченность.

— В чем дело? Ты такой паникер. — Директор откатился в кресле назад и сжал кулак, чувствуя, как ладонь покрывается тонкой пленкой испарины. В другой руке он вертел карандаш.

— Сегодня вечером в оперу приедут люди на «форде–таурус».

Директор крутнулся в кресле и посмотрел в окно. Бессознательно сжатый карандаш треснул пополам.

— Где они оставят машину? — Его глаза обшаривали весь комплекс Линкольн–Центра.

— Наша разведка доносит, что они приедут пораньше, цитирую, «чтобы найти хорошую стоянку».