Книга Человек воды - Джон Ирвинг

Далее следует довольно большой и унылый материал об избитом и госпитализированном Моррисе, прикованном к постели. Под конец остальные «вольные фермеры» были вынуждены прибегнуть к защите полиции, потому что настоящие фермеры снова напали на них и расстреляли из ружей все посадки томатов. «Защита полиции» оборачивается тем, что всех «вольных фермеров» попросту выгоняют с «Вольной фермы».

Когда Морриса выписывают из клиники, он болтается по городку, производя своего рода посмертное вскрытие оставленной «Вольной фермы». Он хочет выяснить у местных фермеров, действительно ли они способны пристрелить кого-то или со временем станут более терпимо относиться к «Вольной ферме». Все это выглядит бессмысленным, поскольку «Вольной фермы» более не существует, но, очевидно, Моррису крайне важно получить ответы на свои вопросы.

(Средний план — четкость изображения подстраивается наплывом; без синхронного звука, музыка за кадром; улица, день; местная пожарная часть. Моррис на костылях, с ним его девушка. Они говорят с шефом пожарных, но без синхронного звука. Музыка — «После золотой лихорадки» Нейла Янга. Хотя весь разговор ведет Моррис, шеф не сводит глаз с его девушки. Средний план; без синхронного звука, музыки тоже нет; улица, день; дом фермера. Моррис и девушка разговаривают с одним из настоящих фермеров, который, возможно, участвовал в избиении. Девушка приподнимает груди, словно напрашиваясь, чтобы ее за них ущипнули. Моррис дружелюбен; фермер осторожен. Средний план; без синхронного звука, без музыки; улица, день; универсальный магазин. Моррис и его девушка сидят на ступенях. Они пьют пепси; Моррис что-то с энтузиазмом говорит, однако девушка, похоже, сыта этим. Съемка с другого ракурса — чтобы в кадр попал их психоделический «фольксваген»; синхронный звук, постепенно стихающая музыка. Моррис и девушка собираются уезжать. Они садятся в фургон. Моррис говорит прямо в камеру; девушка держит его костыли.)

Моррис. Они не станут стрелять в нас. Возможно, опять поколотят, но стрелять точно не станут. Я чувствую, что мы теперь намного ближе к ним; происходит налаживание контактов. (Он поворачивается к девушке.) Ведь ты тоже ощущаешь это, да?

Девушка. Они оторвут тебе твою дурацкую башку, Моррис…

Сюжет заканчивается комментарием президента колледжа.

(Средний план в движении; синхронный звук; улица, день; пикник во время родительского дня. Посреди толчеи официального угощения, мимо множества нарядно одетых родителей, улыбаясь и здороваясь с ними, словно благословляющий паству папа римский, движется президент. Вот он ест жареного цыпленка, умудряясь делать это очень аккуратно. Камера приближается к президенту, наплывая из-за его плеча. Вдруг он поворачивается и видит камеру. Поначалу он напуган; потом становится обаятелен, говорит очень серьезно, словно возвращаясь к старой, надоевшей теме.)

Президент. Вы знаете, что на самом деле ободряет меня, даже когда такие вещи происходят сплошь и рядом вокруг нас? Вот что я скажу вам об этих ребятах… и это на самом деле ободряет меня! Они живут и учатся — вот что они делают. Это так… и именно это ободряет меня. Они просто живут и учатся, как все дети, всегда и везде…

Потом пришел Кент с пивом и сыром. Он отснял много нового материала, и ему не терпится посмотреть, как у него это получилось.

— Вы уже прокрутили это? — спросил он.

— Полное дерьмо, — сказал Ральф. — Все вместе. Просто кошмар какой-то.

— Да, получилось не очень, — согласился Трампер.

Кент развернул сыр так, словно это было его больное сердце.

— Плохо снято, да? — спросил он.

— Да вообще все ни к черту, — фыркнул Ральф. Они сидели и размышляли, почему все пошло не так.

— Все из-за этой хреновой съемки? — спросил Кент.

— Из-за концепции в целом, — ответил Ральф.

— Публика там ни к черту, — заметил Трампер. — Они слишком предсказуемы.

— Они просто люди, — сказал Ральф. — С ними никаких проблем.

— А как история с девицей и ее грудями, а? — спросил Кент. — Здорово, правда?

— Это просто пикантный момент и сальный юмор, от которого вся работа становится еще хуже, — заявил Ральф. — По крайней мере, та часть.

— Могу я посмотреть материал? — попросил Кент. — Должен же я увидеть эту дрянь.

— Тебе не понравится даже твоя собственная съемка, — сказал Ральф.

— Она тебе не понравилась, Ральф?

— Мне вообще ничего не нравится.

— А как с монтажом? — спросил Кент.

— Нечестно говорить о монтаже, когда Тюльпен здесь нет, — заметил Трампер.

— На самом деле монтаж еще не готов, Кент, — сказал Ральф.

— Да говорю же тебе, Кент, — нахмурился Трампер.

— Ладно, Тамп-Тамп, — сказал Кент, — а как звук?

— Годится, — одобрил Ральф. — У Тамп-Тампа получается все лучше и лучше, если смотреть с технической точки зрения.

— Точно, — сказал Трампер. — Зато мое воображение никак не улучшается.

— Это точно, — заметил Ральф.

— Послушайте, — попросил Кент, — могу я просмотреть этот гребаный материал?

И они оставили его перематывать катушки с пленкой, а сами вышли на Кристофер-стрит и направились пить кофе в «Нью-Дил».

— Все, что я хочу от фильма, это чтобы в нем увидели что-то стоящее, — заявил Ральф. — Терпеть не могу выносить приговоры.

— А я просто не верю в истории с концом, — сказал Трампер.

— Верно-верно, — заметил Ральф. — Просто хорошее описание. Но оно должно быть моим личностным. Все остальное просто журналистика.

— Если «Нью-Дил» закрыто, — сказал Трампер, — я изойду на дерьмо.

Однако заведение оказалось открыто; они уселись с двумя кружками черного эспрессо с цедрой лимона и ромом.

— Давай выбросим этот фильм, Тамп-Тамп, — предложил Ральф. — Это чертово старье. Все, что я делал, относится к внешнему миру, а мне хочется сделать фильм о внутреннем мире человека.

— Что ж, как хочешь, Ральф, — сказал Трампер.

— Что мне в тебе нравится, Тамп-Тамп, так это то, что у тебя мнений до фига.

— Это твой фильм, Ральф.

— А вот допустим, Тамп-Тамп, что следующий сделаешь ты. О чем бы он был?

— Я не строю таких планов, — разглядывая цедру лимона в кофе, ответил Трампер.

— Но что ты ощущаешь, Тамп-Тамп? — не унимался Ральф.

Трампер взял чашку с кофе обеими руками.

— Тепло, — сказал он. — В данный момент я ощущаю тепло.

«Что я ощущаю?» — спрашивал он себя позже, на ощупь пробираясь через темную квартиру Тюльпен и попирая ее одежду босыми ногами.

Бюстгальтер, я наступил левой ногой на бюстгальтер. А боль откуда? Точно, это боль; я со всего маху налетел правой голенью на стул в спальне — да, это точно боль.