Книга Грани миров - Галина Тер-Микаэлян

— Передает свои пожелания, хотел приехать, но после парада рана у него на ноге разболелась, пришлось отменить, — гулко грохоча на весь дом, объявил генерал и, обернувшись, увидел вышедшего в прихожую Петра Эрнестовича. — А, Муромцев! Ну, встречай командира, военврач второго ранга.

Он бодро встряхнул и энергично потряс неподвижно висевшую вдоль туловища руку Муромцева, которую тот, казалось, не собирался ему подавать.

— Ой, здравствуйте! — мать Вали Синицыной вышла из кухни, держа на вытянутых руках чугунок с тушеным мясом, и с уважением уставилась на Звезду Героя Советского Союза, поблескивающую на груди генерала.

— Здравия желаю, хозяюшка! — генерал по-свойски подмигнул ей, бесцеремонно принюхался и одобрительно потер руки: — М-м-м! Мы, кажется, как раз вовремя, чуешь, Митька?

Не дожидаясь приглашения, он шагнул в сторону гостиной, безошибочно определив по звуку доносившихся оттуда голосов, что именно там находятся гости.

— Здравствуй, Митька, я очень рад тебя видеть, — крепко обняв мужчину в штатском, негромко сказал Петр Эрнестович. Тот смущенно потупился:

— Извини, Петька, я говорил Царенко, что, может, не стоит… Но он…

— Все в порядке, пойдем к гостям.

Генерал Царенко, войдя в гостиную, вытянулся, щелкнул сапогами и громогласно произнес, чеканя слова:

— Здравия желаю, товарищи, разрешите представиться: генерал-лейтенант в отставке Царенко Игорь Иванович. Во время войны командовал батальоном, а при этом батальоне находилось подразделение медицинской службы, где служили капитан Петр Муромцев и медсестра Злата Волошина. Со мной прибыл также лейтенант запаса Дмитрий Векшин, прошу любить и жаловать.

Гости при виде орденов, на миг в восхищении смолкли, а потом дружно задвигались в поисках места для вновь прибывших. Однако генерал был не из тех, кто ждет, пока его усадят, — он без всяких церемоний опустился на свободный стул, приготовленный хитрой Адой Эрнестовной для Вали Синицыной и указал Векшину на место Сергея:

— Присаживайся, Митяй.

— Садись на мое место, Сережа, — торопливо и тихо проговорила Злата Евгеньевна, указывая на свой стул, — все равно, мне некогда сидеть — нужно будет постоянно выходить на кухню.

Сергей хотел было возразить, но неожиданно ему показалось, что в голосе невестки звучит явное облегчение. У него даже шевельнулась мысль: «Ей не хочется сидеть с ним за одним столом. Или, может быть, мне это померещилось?».

Совершенно очевидно было, что Царенко по складу характера не тот человек, которого волнует настроение окружающих, и замешательства хозяев он даже не заметил. Или сделал вид, что не заметил? Окинув насмешливым взглядом Петра Эрнестовича, спокойно опустившегося на свое прежнее место за столом — как раз напротив новых гостей, — генерал сказал, перекрыв мощью своего голоса разговоры присутствующих:

— Время-то как идет, товарищ военврач второго ранга, а? Важным, смотрю, стал — профессор!

— Что поделаешь, ты тоже, вон, из майоров до генерала дослужился, — прищурив глаза, негромко ответил Муромцев.

— Минуточку внимания, товарищи! — крикнул с другого конца стола уже раскрасневшийся после двух стопок водки Камышев, икнул и постучал о стол вилкой. — Я посчитал, что здесь целых пять профессоров и всего лишь один генерал. Прошу предоставить слово товарищу генералу, иначе это будет просто политически неверно.

— Угомонись, Андрюша, закусывай, пожалуйста, — со вздохом попыталась утихомирить его жена. — Люди только вошли, дай им хоть оглядеться, отдохнуть с дороги.

— Отдыхать в могиле будем, — поднимаясь, возразил Царенко, — а сейчас у меня есть, что сказать. Тем более что мы с товарищем ненадолго — через два часа в Смольном начинается праздничное заседание горкома партии, на которое мы приглашены, — обведя взглядом мгновенно притихших гостей, он сказал выразительно и четко: — За победу, товарищи, она нам всем нелегко досталась!

— За победу!

В воздухе повис звон бокалов, гости, вставали, тянулись через стол, чтобы чокнуться друг с другом. Злата Евгеньевна поставила на стол свою рюмку и, опустив глаза, начала торопливо собирать со стола грязные тарелки, а мать Вали Синицыной расставляла чистые — для мяса.

— Присядь, Златушка, — попросил Царенко, следя за ней глазами. — Мне дальше говорить нужно, а без тебя никак нельзя.

— Присаживаться мне некогда — дел по горло, — ответила она, по-прежнему глядя в сторону, и встала у притолоки двери со стопкой тарелок в руках. — Хочешь говорить — говори, я слушаю.

— Сядь, Злата, что ты, в самом деле! — упрекнула ее мать Вали. — Давай мне тарелки, я отнесу на кухню.

Плотно сжав губы, Злата Евгеньевна опустилась на краешек стула.

— За победу выпили, это святое, — медленно произнес генерал, — теперь хочу выпить за хозяйку дома. За Златушку Волошину, с которой мы бок о бок прошли почти всю войну. Впервые я увидел ее летом сорок первого, — в упор глядя на Злату Евгеньевну, сказал генерал. — Мы вырвались из окружения в районе Могилева и пробивались к Смоленску, чтобы соединиться с двадцать первой армией. Самые горячие бои тогда шли в районе Ельни, и где-то там у меня находилась семья — отвез их на лето к теще. Не знали ведь, что война вот-вот нагрянет.

Кто-то из сидевших за столом громко и сочувственно ахнул, Злата Евгеньевна, стиснув виски руками, опустила голову.

… В июле сорок первого, когда часть их 13-й армии с боями прорывалась за реку Сож, на переправе погибла санитарка Таня Дегтярева. Вечером, во время затишья, санинструктор Маша Дьячкова печально сообщила подругам:

— У Таньки дома пацан остался — она мне его карточку два дня назад показывала.

— Я не знала, что у Таньки есть ребенок, — изумленно откликнулась одна из девушек.

— Она мне по секрету как-то сказала — очень уж заскучала по мальцу. А так никому не говорила — не хотела, чтобы ребята знали. Парни-то наши они такие, что ежели баба, а не девка, то сейчас подъезжать начнут.

— И чего там выкомариваться, — сердито пробурчала рыжая Верка Демчук, — что мужику, что бабе — одна радость. И сколько нам там осталось, никто не знает.

В сарае, где они устроились на ночлег, было душно, от запаха сена у Златы свербело в носу, а от слов Верки спать вообще расхотелось.

— Если бы все рассуждали так, как ты, — сердито начала она, но возражение ее заглушил взрыв смеха:

— Ну и дура! Это война, тут жизнь по-другому идет, тут надо сегодня жить.

Злата вспыхнула:

— Причем здесь война, какая разница!

— А при том! Завтра любого может, как Таньку — пуля в голову и под воду. Командир, вон, за эти дни, пока мы отходили, аж с лица спал, а как потише станет, так все глаз в твою сторону норовит положить. Чего ты кочевряжишься?

— Очень глупо! — возмущенно произнесла Злата. — Глупо и бессовестно — надо же такое придумать! У человека семья, а ты распускаешь слухи!