Книга Тело №42 - Денис Драгунский

В этом – вернее, в яростном нежелании принять эту роль и в активном и глупом потакании такому нежеланию – вся суть так называемой молодежной проблемы, которая вдруг въехала в фокус российской общественной дискуссии в связи с показом сериала «Школа».

Зря говорят, что в школе на самом деле все хорошо. Или раньше было хорошо. Это кому как.

Мне, например, было неплохо. Но не потому, что я учился почти полвека назад, при благопристойном советском порядке. Просто я принадлежал к одной из двух верховых групп: умные ребята из продвинутых, как нынче говорят, семей. Вторая (а скорее, первая) верховая группа были хулиганы и силачи. Они нас не трогали, мы в их дела не вмешивались. Далее были просто ученики, у них были разные компании, клубящиеся вокруг первых двух. И еще были люди совсем забитые, несчастные. Смешно и стыдно сказать: в школе были мальчики и девочки, с которыми я ни разу – да, представьте себе, ни разу – за все годы не поговорил. Не поздоровался. Даже рядом не постоял. Каста неприкасаемых. У нас в классе таких было два-три человека. Да и во всей нашей благополучной школе – совсем мало. Но они были. Они были слабосильные, очень плохо и поношенно одетые, некрасивые, жалко прыщавые, с сальными волосами. Они хуже всех учились. И все побои, бойкоты и издевательства сыпались на них. Представляю себе, как выглядел бы тогдашний фильм про таких вот мальчиков и девочек, снятый с их точки зрения. Ужасное вышло бы кино.

Кстати, мы в школе курили. В сортире. То есть почти в открытую. Дым валил в коридор и залетал в учительскую. Директриса с криком вбегала в сортир, а мы, наглецы и бесстыдники, не выплевывая сигарет, становились кружком вокруг толчков и, пардон, расстегивали ширинки. И кричали: «Ай-ай-ай, Марья Иванна!»

Мы в школе выпивали. У нас большая перемена была 45 минут, и мы в десятом классе бегали в магазин за вином, за болгарским полусухим. Не каждый день, конечно. Но бывало. Однажды я отвечал урок, будучи в очень хорошем настроении. То ли я смог собраться, то ли учительница проявила высшую мудрость – не знаю. Но обошлось. Хотя я держался за спинку стула. И еще было много всяких занятных безобразий. Опасных – тоже.

Все это происходило в центре Москвы, на улице Горького, у Маяковки. Так что не надо нас пугать школой. Не смешите, спасибо.

Удивляет совсем другое.

Мы знали, что скоро станем взрослыми. Мы хотели этого. Мы тянулись к заветным рубежам: получение паспорта, выпускные экзамены, вступительные в вуз. Мы брали без спросу отцовские галстуки, а девочки – мамины туфли. Тот редкий и удачный случай, когда сексуальный мотив, запечатленный в этой фрейдовской символике (галстук и туфелька), сливается с позитивным социальным стремлением – повзрослеть.

И это со всех сторон понятно. Давайте посчитаем.

Лет до двенадцати человек живет в полнейшей зависимости от родителей. После восемнадцати он уже взрослый. Он может идти работать, он может вступать в брак. Причем в брак он может вступать, а может и не вступать. У нас не Спарта, где, согласно Плутарху, холостяки раз в году в позорном одеянии ходили по городу, осыпаемые мусором и презрением сограждан. Но вот работать (или учиться на квалифицированного специалиста) он, в общем-то, обязан. Культура обязывает взрослеть. Производить добавленную стоимость и платить налоги. Иначе это должен делать кто-то другой, чтоб ты был сыт и одет. Иначе человек превращается в паразита или вора. Не очень почтенные социальные роли.

Итак. Короткие шесть лет сознательной жизни (ну, хорошо, десять, если считать вуз), маленький отрезок между детством и взрослостью. Восемь процентов жизни. А если прибавить несознательное детство, то еще меньше. То есть переходный возраст. Несколько лет от детства к взрослости. В этом возрасте человек приобретает полезные социальные навыки, а также знания и умения, которые позволяют жить и работать во взрослом состоянии. Поэтому школьные годы, безусловно, важны.

Хотя по важности они не идут ни в какое сравнение с первыми месяцами и годами жизни, когда формируются базовые, не разрушаемые впоследствии основы личности. Но не будем отвлекаться на эту серьезную, но в данном случае постороннюю тему.

Итак, вопрос. Почему мои ровесники старались поскорее повзрослеть и общество всемерно помогало нам в этом, тянуло нас во взрослую жизнь? А сейчас молодые люди как будто бы стараются подольше задержаться в своей подростковости. Как будто стремятся выгородить какой-то особенный загон для своего возраста. И общество им в этом помогает! Будто бы молодость – это как национальность или родной язык, то есть постоянное качество. Меж тем как это всего лишь юный возраст, то есть нечто скоропреходящее.

В чем тут дело?

Ответ прост, как строчка на джинсах.

В наше время еще не было молодежной моды. И тинейджеров тоже не было. Вся эта чисто коммерческая штука возникла в шестидесятые годы в Европе. К этому времени Европа в целом зализала послевоенные раны; начался экономический подъем и ощутимый рост благосостояния. Но европейские потребители 1960-х годов – это мужчины и женщины 1920—1930-х годов рождения. Поколение войны. Пережившие оккупацию, карточки, недоедание. Люди экономные, даже прижимистые в силу своей трудной жизни.

На кого работать растущему одежному бизнесу?

Но тут появляется поколение «беби-бума» – дети, рожденные в 1946 году. В начале шестидесятых – это подростки. Их много. Своих денег у них нет. Но у них есть любящие родители, которые хотят додать своим чадам то, что недополучили сами. Красивую, яркую, модную одежду. Папы-мамы, пережившие падение Парижа и бомбежки Лондона, не стали бы покупать лишние шмотки себе. Но детям? «Все лучшее – детям». И машина завертелась. Молодежная мода стала – и остается доныне – поистине золотым дном. Почему? По следующим причинам.

Первое. Подростки, в силу возрастных особенностей психики, хотят быть похожими на самых крутых ровесников (или киногероев, или эстрадных кумиров). Похожими в самом простом смысле – носить такой же свитер. Взрослые в рамках моды все же тянутся к оригинальности, в одежде хотят отличаться от соседей или сослуживцев. Поэтому взрослый товар шьется, как правило, небольшими сериями. Подростковый – массовыми, миллионными.

Второе. Подростки не так требовательны к качеству кроя, отделки, строчки и прочим портновским тонкостям. Главное – чтоб было модно (фасон и цвет). Поэтому шить на молодежь выгоднее не только в смысле массовости, но и в смысле качества.

Третье. Подростки очень чувствительны к колебаниям моды. Они будут выклянчивать у папы с мамой деньги на стильную куртку, и никакие уговоры, что прошлогодняя «еще хоть куда», не подействуют.

Наконец, на подростках все быстрее рвется (не в последнюю очередь из-за невысокого качества товара). Дополнительная причина смены модных волн.

А там, где молодежная мода, – там и формирование (сверху, сверху!) специфического образа юного потребителя. Клуб, бар, дискотека. Пластинки, потом – пленки, диски, флешки. Проигрыватели, магнитофоны, плееры. Мобильники, превратившиеся в «станции развлечений».