Книга Наш человек в Гаване - Грэм Грин

— Кажется, вы ошиблись, это не тот снимок, — сказал Уормолд.

Молодая женщина — у нее были каштановые волосы и, насколько можно было разглядеть при неверном освещении, карие глаза — сказала:

— Давайте потанцуем.

— Я неважно танцую.

— Не беда.

Он прошел с ней круг.

— Да, вы были правы, — сказала она. — То, что они играют, называется румба. Это ваша дочь?

— Да.

— Какая хорошенькая!

— Вы только что приехали?

— Да. Команда самолета решила кутнуть, а я пошла с ними. Я здесь никого не знаю.

Ее голова доходила ему до подбородка, и он чувствовал запах ее волос; иногда они касались его губ. Он почему-то огорчился, заметив у нее на пальце обручальное кольцо. Она сказала:

— Моя фамилия Северн. Беатриса Северн.

— Моя — Уормолд.

— Значит, я ваш секретарь, — сказала она.

— То есть как? У меня нет никакого секретаря.

— Нет есть. Разве они вам не сообщили о моем приезде?

— Нет.

Ему не нужно было спрашивать, кто «они».

— Но я сама отправляла телеграмму.

— Я действительно получил какую-то телеграмму на прошлой неделе, но ничего в ней не понял.

— А какое у вас издание «Шекспира для детей»?

— «Эвримен».

— Черт! Они мне дали не то издание. Понятно, что в телеграмме было все перепутано. Но я рада, что вас нашла.

— И я рад. Хотя немного удивлен. Где вы остановились?

— В «Инглатерре», но завтра я перееду.

— Куда?

— Ну, конечно, к вам, в контору. Мне все равно, где спать. Устроюсь в одном из кабинетов.

— Там нет никаких кабинетов. У меня очень маленькая контора.

— Но есть же комната для секретаря.

— У меня никогда не было секретаря, миссис Северн.

— Зовите меня Беатрисой. Они считают, что этого требует конспирация.

— Конспирация?

— Что же мы будем делать, если у вас даже нет комнаты для секретаря? Давайте сядем.

Какой-то человек во фраке, — в этих тропических зарослях он напоминал английского колониального чиновника, который и в джунглях переодевается к обеду, — вышел вперед и запел:

Почтенные люди живут вокруг.

Они все осмыслят, отмерят, взвесят.

— Они твердят, что круг — это круг,

И мое безрассудство их просто бесит.

Они твердят, что пень — это пень.

Что на небе луна, на дереве листья.

А я говорю, что ночь — это день,

И нету во мне никакой корысти.

Ты не верь им, прошу тебя…

[22]

Они сели за пустой столик в глубине игорного зала. До них доносилось постукивание шариков рулетки.

Она снова напустила на себя серьезность, через которую проглядывало смущение девушки, впервые надевшей бальное платье.

— Если бы я знала, что я ваш секретарь, — сказала она, — я бы ни за что не окатила из сифона полицейского… без вашего разрешения.

— Не огорчайтесь.

— Меня ведь послали сюда, чтобы вам стало легче. А не наоборот.

— Капитан Сегура нам не опасен.

— Я получила отличную подготовку. Знаю шифровальное дело и микрофотографию. Я могу взять на себя связь с вашей агентурой.

— А-а…

— Вы так хорошо себя проявили, им будет обидно, если вы сорветесь. Пускай лучше это произойдет со мной.

— А мне было бы обидно, если бы сорвали…

— Не понимаю…

— Простите, я думал о другом…

— Да, — сказала она, — раз телеграмма была искажена, вы ничего не знаете и о радисте.

— Не знаю.

— Он тоже остановился в «Инглатерре». Его укачало. Придется найти жилье и ему.

— Если его укачивает, то может быть…

— Возьмите его счетоводом. Он изучал бухгалтерию.

— Но мне не нужен счетовод. У меня даже бухгалтера нет.

— Не ломайте себе голову. Завтра утром я все устрою. Для того меня сюда и послали.

— В вас что-то есть. Вы мне напоминаете мою дочь, — сказал Уормолд. — А вам помогают новены?

— Какие новены?

— Не знаете? Слава богу хоть за это.

Человек во фраке как раз кончал свою песню:

А я говорю, что зима — это май,

И нету во мне никакой корысти!

Голубые лучи прожекторов превратились в розовые, и танцовщицы снова взобрались на свои пальмы. За столами для игры в кости раздавался неумолчный стук, а Милли и доктор Гассельбахер, счастливые, как дети, пробирались на площадку для танцев. Судя по всему, Сегуре так и не удалось разбить их надежду повеселиться.

2

Уормолд проснулся чуть свет. Ему было слегка не по себе после шампанского, а фантастические происшествия вчерашней ночи уже вторгались в его деловое утро. Беатриса сказала, что он хорошо себя проявил — ее устами говорили Готорн и все эти люди. Он огорчился, подумав, что она, как и Готорн, принадлежит к тому же выдуманному миру, что и его агенты. Его агенты!..

Он сел за свою картотеку. Нужно было, чтобы к ее приходу карточки выглядели как можно достовернее. Теперь ему казалось, что некоторые из его агентов уж слишком неправдоподобны. Профессор Санчес и инженер Сифуэнтес безнадежно запутались в его сетях, и он не мог от них избавиться: оба уже вытянули по 200 песо на текущие расходы. Лопес тоже прочно занял свое место. Пьяный летчик кубинской авиалинии получил приличное вознаграждение — 500 песо — за сведения о строительстве в горах, но, пожалуй, его еще можно было ликвидировать, как человека не вполне благонадежного. Был тут и главный механик с «Хуана Бельмонте», который пил испанский коньяк в Сьенфуэгосе, — эта личность казалась вполне реальной, к тому же он получал всего семьдесят пять песо в месяц. Но были и другие, которые, как он опасался, могли не выдержать серьезной проверки; например, Родригес, который значился у него на карточке королем ночных притонов, или Тереса, танцовщица из «Шанхая», зарегистрированная как любовница министра обороны и одновременно директора почт и телеграфа (неудивительно, что ни о Родригесе, ни о Тересе Лондон ничего предосудительного сказать не мог). Пожалуй, лучше ликвидировать Родригеса — ведь каждый, кто хоть немножко знает Гавану, рано или поздно усомнится в его существовании. Но расстаться с Тересой просто душа не позволяла. Она была его единственной шпионкой, его Мата Хари[23]. Трудно было себе представить, что новый секретарь когда-нибудь попадет в «Шанхай», где каждый вечер в перерывах между выступлениями голых танцовщиц показывают три порнографических фильма.