Книга Дневник немецкого солдата. Военные будни на Восточном фронте. 1941 - 1943 - Гельмут Пабст

Дождь. Он идет день и ночь. Дощатый настил перед нашим домом хлюпает, опускаясь под нашими ногами в лужи. Но тут есть одно преимущество: нас не вызывают в дозор. Также и мухи присмирели – мухи, которые переносят грязь на все и на всех и поднимаются тучами, как только снимаешь висящую на стене у печки одежду.

Вечер очень спокоен. Легкий туман опустился над низиной, а крыши домов, кажется, плывут в бледном свете. Где-то скрипит телега, лошади бьют копытами в стойлах, слышен звон цепей. Кругом тишь да гладь, как будто фронт на некоторое время переводит дух.

Сидишь здесь в блокгаузе, вдали от всех тревог, среди заболоченных лесов, между пулеметными огневыми точками, каждая из которых соединяется со следующей узким дощатым настилом. Часовые молчат; они стараются не рисковать – в лесах крутится слишком много разного сброда. Нам приходилось простреливать лес, делая своеобразный проход, необходимое пространство между противником и нами. Все это совсем другой мир. И я благодарен за это.

В такие времена, как теперь, фронт – самое лучшее место. Не то чтобы тут всегда множество дел. Иногда их очень мало и человеку приходится учиться оставаться наедине с самим собой. Мне это нравится. На фронте вы невероятно свободны: свободны от мелких забот и хлопот, от неизбежных прилипчивых вещей, с которыми ничего нельзя поделать. Так же как военный приказ – короток и точен, и нет сомнений в выполнимости нашей задачи, – нет проблем с делами вне повседневных занятий. Помимо небольшого числа вещей, общих для всех нас, таких, как желание снова попасть однажды домой и мысли о тех, кого мы любим, – обо всем прочем мы забываем. У нас нет времени думать о другом, вовлекаться в другие дела.

Тут я могу бродить по лесу, испытывая лишь блаженство от зеленого полумрака после ослепительного солнца в ясный день. Я могу сидеть у монументального входа в свой блокгауз, наслаждаясь запахом смолы и теплом солнечного дня, который наполняет лес большими волнами аромата лугов.

Болезнь нашего времени может быть сведена к нескольким формулам. Мне приходит в голову, что думать об этом можно гораздо лучше здесь, вне шума повседневной жизни, когда от спокойных размышлений не отрывают мысли, связанные с желаниями. А тут мы свободны даже от желаний. Они стали слишком бессмысленны перед неопределенностью завтрашнего дня. Ничего не стоит между нами и величием хода событий.

К 2.00 ночи кто-то ворвался с криком «Подъем!». К трем часам главная походная застава уже двигалась по черным заболоченным дорогам, через болото с поднимающимися вверх испарениями и по местности с плоскими возвышенностями и темными деревнями. На меня всегда производит впечатление этот ландшафт с его необъятностью и огромным размахом реальных границ. Этим утром не было ничего, кроме темной ленты дороги, зелени луга, почти столь же темной в холодном свете, еле заметно между холмами плыл туман, и деревни тоже «плыли» на его гребнях. Нет пи разнообразия, ни очарования. Один и тот же суровый тон преобладал во всем, так что одинокий всадник мог быть поглощен им и в то же время остаться видимым издалека как отдельная вещь.

Орудийный лафет застрял в болоте, и некоторое время среди холмов не было ничего, кроме группы артиллеристов, команд, ведающих лошадьми, буксирных тросов и грузоподъемных устройств вокруг незадачливого станка для орудия и громкого, решительного «Раз, два – взяли!».

Батарея растянулась по дороге. С холмов можно было видеть машины, двигавшиеся своим путем вперед, вверх на подъем или идущие на поворот. Затем последовала обычная тренировка в посадке на поезд. Плечо к плечу, великолепно скоординированная. Затем покатили в восточном направлении. Во время многочисленных остановок мы беседовали или добродушно поругивались, смех раздавался от вагона к вагону.

Я немного поспал на копне сена под нашей повозкой.

Мы рады солнцу во время этой интерлюдии, когда можно поспать, когда все подготовлено и нас просто перебрасывают туда, где мы нужны. Мы поносили эту работу, переворот, новую перемену мест, потому что человеческой натуре свойственны леность и пребывание на одном месте. Но мы уже приняли это и забыли об этом. Скоро будем строить новые позиции, не в первый и не в последний раз, будем делать что требуется и скоро вновь почувствуем себя как дома. Это не

потребует многого, поскольку мы, по существу, кочевники. Затем снова будем жить в настоящем, и все это останется лишь еще одним эпизодом прошлого.

Мы ехали в неизвестность ночи, наполненной ревом машин. Парашютные ракеты падали из-под облаков. Земля дрожала от тяжелых взрывов. Вспыхивали зажигательные бомбы. Огонь зенитной артиллерии, яркие вспышки ракет в темноте, выпускаемых из реактивных установок, артиллерийские дуэли. Все поле сражения обрамлено полукругом мерцающих сигнальных огней, постоянно меняющихся в своем молчаливом послании: «Мы здесь, товарищи, мы здесь!» – бесконечный крик широко раскинувшейся линии фронта.

Мы продолжали двигаться к ней. Грязь тускло поблескивала, как свинец в свете вспышек, гулким эхом отдавался по дороге стук копыт, показались руины мертвого города, где единственными живыми существами были сладковатый запах дыма и мы сами – хозяева этой земли, забравшиеся так далеко от другой, где живут наши женщины и дети.

Мы продолжали путь наутро. Я совершал такое же путешествие три раза; слышны были только скрип седел и бряцанье стремян. Наступал час полнейшего безразличия, когда становишься слеп и глух, неспособен о чем-либо думать, кроме сна. Затем наступал другой час – момент, когда можешь погрузиться в поток и прийти в себя, когда чувствуешь себя немного лучше, кроме того, что глаза все еще наполовину закрыты и чувствительны к свету и горло пересыхает от нестерпимой сухости.

Моя лошадка ржала до утра. Она всегда ржет. Ее можно видеть издалека. Она маленькая и сильная. Ее голос хриплый и грубый, и, когда она его подает, ее уродливая морда напоминает мне о работах Леонардо да Винчи, таких отталкивающих и все же производящих столь сильное впечатление.

Не проходит и часа в течение дня, чтобы воздух не наполнялся ревом истребителей и пикирующих бомбардировщиков. «Юнкерс-87» вернулся, пролетая низко над головой. Находясь в приподнятом расположении духа, его летчик включил свою сирену пикирования. Наши лошади обезумели, но мы все равно оценили товарищеское приветствие. Всегда возникает чувство большой неосознанной радости, когда встречаются представители двух различных родов войск при проведении общей операции. Пилоты машут нам сверху, а мы смотрим, задрав вверх головы, и машем в ответ.

Мы движемся в новый район, и слышно, как хлюпает грязь пополам с водой под ногами. Комары облепили кругом лошадиные шеи, что выглядело как красные рубиновые ожерелья. Когда мы вернулись с нового НП, артиллерийский эшелон как раз закатывал последнее орудие. Крики водителей эхом разносились в пустом пространстве между двумя деревнями. На заднем плане продолжался ужас «геенны огненной». Чудовищные столбы дыма, темные, белые и фиолетовые, к которым все время добавлялись все новые, поднимались в небо – результат безжалостных артобстрелов, сотрясавших землю и заставлявших дребезжать стекла на окнах. Эскадрильи наших и вражеских самолетов подрезали друг друга в воздухе. Наших было множество. Русский бомбардировщик разлетелся на части от сильного взрыва, и пылающие обломки дождем посыпались из облака дыма вниз.