Книга Кавказская слава - Владимир Соболь

— Половина для нас слишком много, — честно поправил командира корпуса Валериан. — Два дня назад был Александрийский гусарский. Сейчас осталась от него третья часть. Еще одна треть ногами ходит, саблей землю скребет. Последняя треть в земле и госпиталях.

Генерал-лейтенант и полковник помолчали минуту, вспоминая тех, кого хорошо знали и кого больше уже не увидят.

— То есть сотни две гусар у тебя наберется, — первым прервал молчание граф.

— Так точно. По штатному расписанию два эскадрона.

— Тогда, Мадатов, ставлю тебе задачу на завтра. Снова вернешься на левый берег, к утру мост восстановят. Пощупаешь Борисов — как там заслон бонапартовский? Егеря ночью привели пленного — вроде стоит там дивизия Партуно. Но думаю, что долго они там не останутся. Сейчас для французов все в Студенках сосредоточилось. Ловко они нас провели, а теперь перебросили два моста и бегут так быстро, как только могут. А могут они, — генерал помотал головой, — пока еще очень многое. Чичагов стоит, Кутузов ползет, так что нам пока от них куски бы отгрызать висящие, и то дело большое. На том берегу проберешься в обход города и свяжешься с Витгенштейном. Скажешь — если он поторопится, то арьергард бонапартовский может отрезать от переправы. Задача понятна? Исполняйте, полковник.

Валериан откозырял и повернулся к выходу.

— Да, Мадатов, — окликнул его граф, когда он уже готовился отогнуть полог палатки. — Ты слышал — Земцову ногу отняли. Жаль человека. Хороший офицер был. Вы же вместе начинали, еще с Бутковым. Ну ладно, иди…

Вечером Мадатов навестил Петра Артемьевича, захватив с собой пару манерок водки, купленной у маркитанта. Вспомнив рассказ Ланского, он рассудил, что лучших гостинцев ему не выдумать.

Земцов лежал на раскладной койке, погребенный под горой шинелей и одеял. В небольшой палатке, кроме него, еще было четверо штаб-офицеров, все тяжелораненые. Трое лежали неподвижно и молча, уставившись в потолок, один, очевидно в беспамятстве, время от времени вскрикивал глухо и страшно. Петр Артемьевич на раны не жаловался, только щурил глаза да крутил в здоровой руке веревочную петлю, оставшуюся, как понял Валериан, еще с операции. Другим концом петля была накинута на оставшуюся ступню, и, когда боль приступала особенно сильно, генерал тянул веревку с остервенением и щерил желтые зубы. Водке он обрадовался больше, чем старому сослуживцу, и тут же приложился к горлышку, выбрав двумя длинными глотками, наверное, четверть фляжки.

— Спасибо, князь. Выручили меня. Как я вам говорил когда-то, лучшее наше лекарство водка, водка и еще раз водка.

— На самом деле, Петр Артемьевич, выручили вы меня, там, под Борисовым.

— Там-то, — криво усмехнулся Земцов, — в этой суматохе, как разберешь, кто кого выручает: вы нас, мы нас, а все вместе армию и Россию. Ланской убит?

Вопрос был прямой, и ответил Валериан так же прямо:

— Ядром разорвало на части.

Земцов на секунду прикрыл глаза, потом откинул руку в сторону и выудил из вороха вещей, валявшихся сбоку койки, стаканчик, какой обычно ездил во всех офицерских сундучках, погребцах.

— Помянем, князь, храброго человека и отличного офицера.

Они выпили, и Земцов тут же наполнил мадатовскую чарку.

— Ивана моего теперь и не дозовешься, — объяснил он Валериану, будто бы извиняясь. — Костер жжет на улице да камни греет. Таскает сюда горячие, чтобы хоть сколько-нибудь обогреться.

На железном листе посредине пола Валериан уже успел заметить несколько камней, размера вполне основательного. Судя по цвету, они уже остывали, но горячий ток воздуха от них еще ощущался.

— Офицеры мои заходили позавчера… или же вчера утром… в голове путается пока. Но сейчас полк двинули на север, к Стахову, к переправе. Я так понимаю, Мадатов, упустили мы Бонапарта.

— Еще не совсем. Но мосты он уже успел навести, и Удино с Неем теснят нас отчаянно.

— Значит, уйдет. Раз лапу дали просунуть, считай, вырвался.

— Не могу понять, — горячо и быстро заговорил Валериан, — почему так медлит Кутузов?

— А зачем ему торопиться? Чья задача Наполеона держать? Чичагова! Уйдет Бонапарт из западни, чья вина? Адмирала! А дедушка наш, Мадатов, сами знаете, крепко себе на уме. И кто его из Бухареста вытеснил, хорошо помнит.

Валериан вспыхнул:

— Как?! Из-за таких счетов жертвовать солдатами, армией?! И ему стыдно не будет?!

Земцов улыбнулся печально:

— Не будет, князь. Прежде всего, он солдат не губит, а, напротив, даже спасает. Своих, разумеется, тех, что у него под рукой. Быстрый марш, да еще в подобных условиях, он, знаете ли, еще страшнее сражения. Во-вторых, он Бонапарта до сих пор опасается, и вполне справедливо. Этот зверь и раненый цапнуть может, притом ой как сильно! Отчего, вы думаете, Чичагов к Ухолодам побежал так охотно?

— Как вы это только успели узнать здесь, на койке?

— У меня же, Валериан Григорьевич, ногу отняли, а не голову. Так я и думаю, что если мне в армии оставаться, то уже придется только думать, и много больше, чем до сих пор. Ну а, загибая третий палец, мы с вами и милый характер дипломатический Михаила Илларионыча припомним. Вот так оно все и сходится, князь. Вас теперь, понимаю, на тот берег отправят. Кавалерия в этих болотах уже бесполезна.

Валериан молча кивнул.

— Имейте в виду: Витгенштейн тоже не поторопится. Ему лишняя неудача опять-таки ни к чему. Так что вы на него не наседайте с вашей горячностью. Да и не беспокойтесь за нас. Что там Ней, что Удино… Ланжерон тоже командир опытный и свой корпус в обиду не даст. Дело сделает, а лишних людей не положит. Имейте еще в виду, что против Петра Христиановича Наполеон Виктора оставил. Тоже ведь французский маршал, а не прусский король. Ну, прощайте! Даст Бог, еще свидимся…

За ночь, как и обещал Ланжерон, пионеры подлатали разрушенный мост, и александрийцы, под прикрытием шестипушечной батареи, осторожно, гуськом, перебрались на слишком памятный берег. Граф уже не боялся, что неприятель может воспользоваться восстановленной переправой, и Валериан не слишком опасался внезапной атаки. Что дивизия генерала Партуно еще занимала Борисов, он знал из донесений разведчиков. Тарашкевич, заменивший похороненного Фому, уже успел пересечь реку на связанном наспех плоту, вернуться к утру обратно и доложить, что страшиться басурман нечего.

Французы, вымотанные и замерзшие, набились в дома, те, что остались относительно целыми после нескольких дней боя, и теперь из тепла их не могли бы вытащить не только полковые горны, но и трубы Страшного суда. Те, кому не повезло, жгли в кострах разрушенные строения, и для них сделать шаг в сторону от огня было усилием неодолимым. Редкие пикеты стояли на окраине, наблюдая за действиями русских, но тоже больше были заняты собой, чем противником.

Впрочем, когда гусары построились взводной колонной и двинулись от моста, в морозном воздухе Мадатов услышал, как закричал встревоженно человек и резко стукнул ружейный выстрел. Но, увидев, что русские свернули параллельно предместью, французы успокоились и более уже не стреляли.