Книга Четыре с лишним года - Олег Рябов

А Орлова пишет из Ельни, что завидует нам; да, там сейчас тяжело! Пузырев был опять дома, заходил к вам и к Белавиным, но никого не застал. Настроение у него, как и у Нины, неважное. Я, конечно, такого о себе не напишу, я забыл это чувство. Когда-то в институте капитан Чуватин заявлял нам: «Это что за мигрени такие?!» Правильно! Я этого не понимаю, точнее, забыл. В галинкином письме тоже «мигрени» чувствуются, но ей простительно. А Пузырев и Орлова с жиру бесятся, их бы к вам в тыл или на «передок» отправить, «мигрень» лечить.

15.10.43

Стоит прекрасная погода – тепло, солнышко, на фоне ярко-зеленых сосен желтеют березки. Осень все-таки – самое красивое время года, особенно в этих местах. Недавно ходил за клюквой – бесконечные болота покрыты мягким мхом, который дышит под ногами. Есть такие места, где вся поверхность покрыта ярко-красными ягодами клюквы. Идешь по болоту и думаешь, что вот сейчас фрица встретишь, который тоже собирает клюкву, ибо обороны на болотах нет.

А иногда приятно рано утром подседлать коня и проехать километров 10–15 куда-нибудь до стрелкового полка по этому красивому лесу. Вы спросите, а где же война – я и сам соскучился по ней, это бездействие уже надоело.

Пузырев пишет, что его и меня пытались вернуть на завод, но не получилось. Я подумал: вот и хорошо – мне нечего там делать. Когда я был в Горьком, Тася сказала, что моя душа не выдержала бы той обстановки, что сейчас на заводе.

Как я жалею Миколку, до чего он, вероятно, устал. Зря не женится; правда, он на что-то намекал, но я не понял.

Вы пишете, что у нашей Галинки скоро будет ребенок, какая это глупость и сколько в этом эгоизма по отношению к тем, кто воюет, – рожать во время войны. Правда ли, что Наташа родила, муж-то хоть у нее есть или нет? Ну, да ладно!

Эти дни я ем прекрасные алма-атинские груши и варенье. Продолжают снабжать наши «земляки»-казахи. Когда появляются от них яблоки, вспоминаю, что я приемный сын великого Казахстана.

25.10.43

Таська, мама прислала очень неутешительную открытку. Пишет, что ты раскисла окончательно. Одолеть тоску и хандру можно только усилием воли, которую одна любовь парализует, а ведь ты не влюблена! Знаешь, я не торопился с поездкой в Горький, но ты меня вынуждаешь это сделать. Я скоро приеду агитировать тебя жить, точнее, пробудить в тебе желание жизни. Смешно, но иногда агитация пособляет, а в письме не получится, потому что на все у тебя будут возражения.

Ты должна радоваться, что живешь в самое интересное время.

Ты должна радоваться, что родилась в 1917 году и не позже.

Ты должна радоваться, что будешь наверняка свидетелем самых интересных событий (себе я этого не гарантирую).

Тася, ты просто устала, а усталость проходит. Орлова пишет, что тоже устала; верю, война и натура женщины – несовместимы!

Уже два с половиной года позади, по моим расчетам, осталось немного.

Вас, возможно, интересуют новости. Аська Аверин прислал пустую открытку со своим новым адресом. Орлова была в Ельне, а сейчас под Смоленском. Поздняк Владимир Иванович пишет мне уже из польского корпуса, богу два раза в день молится. Не пишет Севка, молчит Ирина, а она мне очень аккуратно писала.

Тасенька, если ты иногда будешь писать открытки, то это для здоровья не вредно! Уверяю, я ведь медициной раньше интересовался.

31.10.43

Первое – хочу вас всех поздравить с наступающим праздником. Я не пропускаю знаменательных дат. Думал домой попасть, но пока не вышло. Писать вроде как не о чем; живем почти в мирной обстановке. Уж анекдоты про нас такие сочиняют: пацан письмо отцу на фронт пишет: «Папа, если ты на 1-м Украинском фронте, то напиши сколько немцев убил, а если на Северо-Западном, то – кто моя новая мама?» А еще наш фронт расшифровывают как Сенозаготовительный, потому что целое лето солдаты косили сено, но не для себя, а для других фронтов.

Как бы в этих болотах войну не закончить, тогда и сон не сбудется, в который я очень верю. Ниночка пишет, что завидует нашей жизни.

Ну, пока все. Напишите, где Костяня Барабанов, Шура Зевеке, Кирик Цыбин? Что пишет Волька Сибиряков? Давно Миколка не писал. Я его на днях во сне видел: с двумя орденами, дома, мы с Леночкой им любовались; это был красивый сон. Между прочим, на войне сны какие-то другие, красочнее – раньше я таких не видел.

18.11.43

Поздняя осень. Мы собрались в путь. Все лето и осень жили как боги. Сейчас погода раскисла совершенно, целые дни идет дождь, а мы отправляемся в холод, в грязь, в неизвестность.

Получил письмо от Орловой: Легочка где-то на юге, где именно, она почему-то не пишет. Где он, кто он, что делает, переписываются ли они друг с другом – об этом она молчит. Пока все, писать буду с дороги.

9.12.43

Мы поехали на войну!

Погрузились на железнодорожные платформы на станции Пола, и нас повезли. Со станции Бологое повернули на юг, поезд шел по знакомым нам местам. Возможно, проехали мимо Игоря Пузырева, потому что утром сказали, что ночью наш состав стоял недалеко от ремпоезда. Интересно перекрещиваются наши пути. Вероятно, рядом здесь Ниночка, почти наверняка, раз их часть поехала, то, значит, сюда – здесь скоро начнутся большие бои.

Мы уехали от болот и лесов, а как плохо без леса – нечем топить; а о блиндажах, в каких мы раньше жили, и говорить не приходится. Живем в землянках, как в песне поется. Но места интересные – бесконечные холмы: заберешься наверх – все видно, как на ладони, спустишься с холма – все пропало; и так всю дорогу.

Путешествие длилось 20 дней, по грязи, под непрекращающимся дождем, ночами, без сна.

Для дивизии это был самый тяжелый марш. Помните, я описывал зимний марш 41-го года, так нынешний был тяжелее. Но я доволен, что наконец выбрались из той утомительной, однообразной жизни; хотя жили мы вроде неплохо. Пишу уже не чернилами, сижу уже не за столиком, хотя электричество мерцает, оно неотъемлемая от нас, радистов, вещь. Насколько были тяжелы эти дни, рассказать трудно: лошади, иногда километрами, не могли везти брички по этой грязи, везли люди. Я 20 дней не видел газет, 20 дней спал в шапке – волосы свалялись, 20 дней не получал и не писал писем.

Теперь мы снова привыкаем к войне: в небе ревут самолеты – над головой идут воздушные бои, и целый день с обеих сторон бьет артиллерия. Земля вздрагивает от рвущихся снарядов, а в нашей землянке обваливаются стены. Вспоминаем блиндажи с пятью накатами, где можно было спокойно пережить артиллерийский обстрел.

Недалеко Невель, зажатый немцами в клещи: один зубец клещей тянется от Витебска, другой от Новосокольников, а там дальше, на 80 километров по шоссе на Полоцк, растянулась и ведет тяжелые бои наша родная 3-я ударная армия. Где-то там Севка Малиновский, если он ещё жив.

Мы пока в обороне, в составе 6-й гвардейской армии. Погода отвратительная. Живем в конюшне, это не те шикарные конюшни, что вы представляете, а фронтовая конюшня под землей. Когда-то до нас здесь стояли кони, а теперь живем мы, но получилось тоже неплохо. Кое-кто завидует. Только вот когда тает снег, то сверху течет какая-то дрянь. Сейчас топится печка, и у нас тепло и уютно, лишь иногда задувает ветер под плащ-палатку, которая служит дверью. Вокруг «зона пустыни» – недавно здесь были немцы. Деревень нет, только названия на указателях напоминают о когда-то существовавших селениях.